Тени и отзвуки времени - страница 65
Но и у оптимистов случаются черные дни. И вскоре приятели, встречавшие Оая на улице, стали с изумлением замечать, что их друг очень изменился. Он ходил хмурый, унылый, сердился, брюзжал, поносил всех и вся и постоянно сетовал на великие трудности газетной работы. Только самые близкие его друзья понимали, в чем тут секрет: вот уж который день он посылал в редакцию лишь жалкие крохи новостей, а сегодня, впервые за долгие годы, он вовсе не написал ни строчки. Видно, сама судьба ополчилась против Оая: нигде ни с кем ничего не происходило.
А ведь какие бывали времена… Вон когда коммунисты подняли восстание в Нгетине[60] и каждый гражданин мог доказать законным властям свою лояльность и преданность… В эту тревожную пору Оай чувствовал себя как земледелец, пожинающий щедрый урожай. Стоило лишь заглянуть в канцелярию губернатора или в резиденцию трибунала, и блокнот заполнялся десятками имен помещиков и деревенских старост, награжденных похвальными листами правительства, описаньями подвигов уездных начальников, усмирявших бунтовщиков, а то и текстами приговоров, вынесенных политическим преступникам, которых отправляли по этапу в каторжные тюрьмы. Да в то время Оай успевал только писать — бегать за новостями не приходилось…
Припомнив те золотые деньки, он горестно щелкнул языком. Нет, Оаю не надо было объяснять, как устроен общественный механизм; он и сам знал, кто движет колеса, а кто шестеренки, и понимал, процветанье возможно лишь в условиях мира и покоя, смута же всегда чревата бедой… Но… Если во время смуты сенсации множатся, как грибы после дождя, пусть разразятся беспорядки — умеренные, конечно, и лично для него безопасные. А то ведь все ягодицы отобьешь, разъезжая с утра до ночи на мопеде: из полицейского управления в жандармерию, из городского суда в окружной, потом — в налоговое управление и на автовокзал; повсюду дежурные и клерки изысканно вежливы, но нигде никакого материала для газеты нет.
Стараясь не падать духом, Оай покатил на своем трескучем мопеде к железнодорожной станции. Но и эта, последняя его ставка оказалась битой. Господи, думал про себя Оай, отчего бы в такой, как сегодня, день скорому поезду не потерпеть крушение или хотя бы паровозу не сойти с рельсов где-нибудь на полустанке, неподалеку от Виня? Уж он бы домчался первым к месту катастрофы и сделал сногсшибательные фотографии!.. Эти снимки уже мерещились ему крупным планом на первой странице «Телеграфных новостей», он видел кричащие заголовки и под статьей жирным шрифтом — его имя…
Да и рабочие фабричные тоже хороши! Нет чтобы устроить забастовку, поднять народ и выйти на улицы. Организовали бы хоть демонстрацию в поддержку своих требований. А где демонстрация, там и полиция…
Или, скажем, его императорское величество мог бы прислать сюда тайно своего эмиссара с особыми полномочиями. То-то заварилась бы каша…
Окрыленный надеждой, Оай сделал еще один круг по городу. Увы, все напрасно! Люди брели с работы домой, чиновники в европейских костюмах ехали на своих велосипедах. И нигде ни малейших признаков возмущения и беспорядков… Ну ладно, бог с ней, с сенсацией! Ну хоть бы какое-то мелкое происшествие, уличный скандал? А ну как зазевавшийся велосипедист угодит под машину командующего округом и в запальчивости нанесет оскорбление словом столь видному лицу…
Но нет, улицы пустынны; лишь неподалеку, у перекрестка, столпились детишки и женщины вокруг бродячего торговца целебными мазями и припарками, а он во весь голос нахваливает свой товар, заставляя при этом ручную мартышку выделывать всякие трюки.
Оай вернулся домой, лег на кровать и проспал до вечера. Проснувшись, он поразмял суставы, дергая пальцы на левой, потом на правой руке, уселся на край кровати и сунул ноги в башмаки.
— Проедусь-ка еще разок по городу, — решил он. — Если уж ничего не найду, считай — день пропал.
Желая взбодриться, он завернул в кафе и потребовал чашку кофе покрепче и без сахара. На днях он сидел в этом же самом кафе, и кто-то из приятелей (вот только кто именно?) убеждал его в том, что крепкий кофе без сахара прекрасно стимулирует умственную работу; всякий же другой напиток творческой личности противопоказан. Оай пригубил кофе, — он был горше китайского лекарства, — поморщился и, оглядевшись по сторонам, едва не потребовал пару кусков сахара, как вдруг увидел в дверях Тхо, своего коллегу и конкурента, с портфелем, раздувшимся от бумаг.