Тени на снегу - страница 4

Но к началу 80-х эту сторону ее творчества можно было рассматривать лишь как изящную оправу для истинных драгоценных камней – романов; тем более, что многие рассказы их продолжали, дополняли или неожиданно оттеняли. Как, например, новелла «Король с планеты Зима», в которой, по собственному признанию автора, высказано не договоренное в романе...

Первые три романа – «Мир Роканнона»(1966), «Планета изгнания»(1966) и «Город иллюзий»(1967) – вместе с «Левой рукой Тьмы» составили «тетралогию» о Лиге Миров, или Экумене. На самом деле, объединение их чисто условное, хотя в произведениях Ле Гуин часто мелькают знакомые имена, упоминания об «исторических событиях» и эпизодах из других произведений (прием, немедленно вызывающий сравнение с творчеством братьев Стругацких; кстати, некоторые их книги, выходившие в США, Урсула Ле Гуин рецензировала – и очень уважительно). По сути же – все эти книги написаны об одном.

Но коль скоро произнесено слово, достаточно «затрепанное» в научной фантастике, приходится развернуть его в приложении уже к творчеству конкретно Урсулы Ле Гуин. И тут одним-единственным «ярлычком» не обойдешься.

Ее книги – о дилемме «своих» и «чужих», общества и личности, целей и средств. Она рассказывает обычную в этой литературе историю Контакта, самых первых шажков к общению миров, однако рассказывает по-своему, без традиционной в американской фантастике примитивной дилеммы: воевать – или торговать. (Можно прибавить третий штамп, произросший уже на ниве литературы отечественной: быстренько обменяться «культурными ценностями» – очень способствуют показательные танцы в обнаженном виде! – легко, с полуслова сойтись на гуманизме и любви, после чего... «слиться в экстазе» взимопонимания.)

В польской фантастике Станислав Лем первым – и серьезнее других – подготовил читателя к тому, что «среди звезд нас ждет Неизвестное»; в советской – упомянутые Стругацкие целое поколение воспитали в столь же серьезном отношении к драме человека, которому трудно быть богом (и раньше, чем позволяла обстановка, затронули тему тем – недопустимость вмешательства в чужую жизнь, историю и культуру, пусть и с благими намерениями). А среди американских писателей-фантастов первой сформулировала ннравственное кредо Лиги Миров: «если один инопланетянин – всего лишь диковина, то двое – уже вторжение» – Урсула Ле Гуин. Как раз в романе, что вы держите в руках.

Но прежде чем остановиться на этом подробнее, стоит кратко упомянуть о других книгах писательницы.

... Подобно Посланнику Дженли Аи, совершает свой путь-кольцо и гениальный физик Шевек, герой другого ее знаменитого романа «Обездоленные»(1974). Эта «двуликая» (как назвала ее в подзаголовке сама Ле Гуин) утопия сочетает традиционное для подобного жанра политическое «послание» и добротную научную фантастику («вписанную», кстати, в то же пространство-время, что и первые книги цикла об Экумене). Но кроме того, это еще и просто замечательный роман – о людях, а не «лекторах» и «гидах», как в большинстве литературных утопий. По образному замечанию канадского критика Дарко Сувина, писательнице удалось «оплодотворить безжизненную утопию – вместе с ее родной сестрой-антиутопией – живыми образами, диалектической неоднозначностью, освежающим ветерком настоящего романа»!

Пересказ сюжетных перипетий завел бы меня слишком в сторону; тем более, сегодня оценки неизбежно будут отличаться от сделанных ранее... Но если вкратце – это история двух антагонистичных миров. Планеты, «погрязшей» в вещной роскоши и бездужовности (результат ничем не ограниченной свободы предпринимательства), – и ее спутника. На суровую, безжизненную «луну» за столетие до описываемых событий переселилась колония утопистов-анархистов, провозгласивших в своей коммуне всеобщее равенство и отказ от частной собственности... (Надеюсь, понятно теперь, почему разговор об «Обездоленных» предстоял бы долгий и во всех отношениях непростой?)

Но это все – схема. Литературой делает книгу образ Шевека, в котором чем дальше, тем более узнаешь черты покойного Андрея Дмитриевича Сахарова. Правда, как сообщила мне сама писательница, в ее намерения не входило проводить аналогии с современностью – да и не было еще в 1973 году, когда создавался роман, имя академика столь широко известно. Однако чуть позже образ ученого, ставшего на путь активной общественной деятельности, диссидентства (для начала, следуя принципам своей науки, он, естественно, подверг сомнению основы, систему), пришелся удивительно ко времени.