Тени «желтого доминиона» - страница 40

– Я все прекрасно понимаю, Ашир-джан… Знаю, что ты был бы чудесным мужем и прекрасным отцом. Не каждый туркмен, особенно молодой, решится на такой шаг… О таком муже мечтает любая женщина. Это не приснится даже в самых красивых снах… – Айгуль затуманенным взором смотрела на Ашира, подалась всем корпусом в его сторону – он протянул к ней руки, почувствовал запах ее волос, обнял за гибкую талию и, ощущая всем телом ее тепло, застыл в какой-то сладостной истоме, не веря тому, что происходит. Но Айгуль вдруг оттолкнула его и, на ходу поправляя сбившийся с головы платок, бросилась к окну – за дверью послышались шаркающие шаги Агали Ханлара.

Вскоре Ашир Таганов уехал в Ашхабад, его досрочно отозвали из отпуска. До отъезда он искал встречи с Айгуль, но она этой встречи упорно избегала, зная, в какое смятение повергла его. В еще большей тревоге находилась Айгуль сама. Что произошло там, в конторе аулсовета: может, нежданно проснулась любовь к Аширу, или то минутная слабость молодой женщины?

– Так вон вы какой, батенька! – Высокий незнакомый человек в полувоенной форме поднялся из-за стола навстречу Аширу, поздоровался с ним и, не давая опомниться, продолжил: – Наслышан о вас, наслышан… А я – Стерлигов Василий Родионович, новый коллега ваш, одним словом, и сосед по дому… Пока вы были в отпуске, устроился в этом кабинете. Теперь будем вдвоем здесь. Не возражаете?

Ашир уже заметил, что напротив его стола, в нескольких шагах, появились новый двухтумбовый стол, пара стульев. Вспомнил, что из Москвы уже давно ждали нового работника, выпускника чекистских курсов.

– Да тут места и на четверых хватит, – приветливо ответил Таганов. – Кибитка в кибитке не уместится, а аул в ауле уместится… А мы с вами и в одной кибитке уживемся. Главное, чтобы на душе было просторно…

– Во, во! – радостно вскрикнул Стерлигов. – Вы говорите как раз теми словами, которых мне не хватает. Понятное дело, вы местный, и вашими устами глаголет сама народная мудрость… Вы знаете, я долгое время был журналистом, пока чекистом не стал, и посему неравнодушен, батенька, к слову… Мне не хватает знания местных обычаев, нравов. Касьянов говорил, что вы дока по части знания национальной психологии, привычек… Так давайте условимся: вы мне будете помогать, а я вам. У меня за плечами – жизнь, опыт большой, я вас многому, многому могу научить.

Последние слова Стерлигова прозвучали как-то покровительственно. Правда, Таганов не сомневался, что его новый коллега, хотя и равен с ним по должности, но, судя по внешности, большой залысине и прорезавшимся морщинам на лбу, старше Ашира на добрых лет пятнадцать – восемнадцать.

Стерлигов обворожительно улыбнулся, и Ашир не обиделся на тон нового коллеги, с лица которого не сходила улыбка. Таганов искренне обрадовался появлению в коллективе бывалого человека; в аппарате управления уже ходили слухи, что Касьянова отзывают в Москву. А тут из самой столицы прибыл грамотный, образованный работник, учившийся до революции в Парижском университете, в прошлом репортер одного военного издания, которое выходило в Петербурге, а после Октябрьской революции вступивший в большевистскую партию. Как тут не радоваться, что в полку чекистов прибыло?

– А у меня, батенька, для вас новость. – Стерлигов почему-то посмотрел на дверь и, перейдя на полушепот, сказал: – Тут я одно дело раскручиваю… Вышли мы на одного двойника, служил немцам и англичанам… Ходил курьером в Париж, Берлин, в Мешхед… В Берлине он встретил вашу сестру и ее мужа, подвизающихся в националистической организации, которую возглавляет Мустафа Чокаев. Это вот, батенька, все, что я могу вам сказать о вашей сестре. Вы с Назаровым поговорите, он тоже знает. Только, ради бога, на меня не ссылайтесь. – И он, не переставая улыбаться, приложил палец к губам.

Первым душевным порывом Ашира была признательность Стерлигову за долгожданную весточку о Джемал, словно канувшей в воду. Он только собрался открыть рот, но заметил, что Стерлигов как-то внутренне обеспокоен: наверное, казнился, что вот так сразу, при первом же знакомстве, выдал служебную тайну. Не по себе стало и Аширу: никогда бы он так не поступил. Но тут же упрекнул себя – нельзя быть придирой и буквоедом!..