Теоретик интеллигенции - страница 2

Они завоевали себе право на существование, они не погибли в борьбе за свое счастье лишь благодаря труду; лишь благодаря энергичной деятельности. Поэтому они благословили труд и энергию: «постоянное бодрствование и борьба со злом должны быть вечным нашим девизом!» Принцип труда и деятельности свят для них, потому что он подсказан им инстинктом самосохранения. В отсутствии труда, в застое, в бездеятельности они видят гибель. Пример этой гибели был перед их глазами. Дореформенное общество, дореформенные романтики и даже реалисты именно потому так печально завершили свою карьеру, что не умели трудиться, были усыплены гипнозом застоя, отсутствием тяжелых задач и жизненных терний.

«Они не глупы, – говорит об этих прежних интеллигентах один и «новых» людей в романе «Жизнь Шупова». Но их умы развивались односторонне, вследствие постоянных удач. Всеобщий сон и недеятельность общества остановили их развитие. Вообще человек дурень и к тому же способен успокаиваться, почувствовать в том и другом случае свое превосходство над окружающими его личностями и обстоятельствами, и это-то успокоение есть первый предвестник его несостоятельности где-нибудь при новых условиях, вестник его падения. Чем дальше будет он тревожиться за судьбу своих планов, чем больше будет предусматривать опасностей для них, тем будет он развитее. Главное, не надо успокаиваться, надо думать, находиться настороже, размышлять, не поддаваться баловству случая, который, как старая нянька, всеми средствами старается нас усыпить своими ласковыми песнями и сказками, чтобы мы вечно оставались в его баюкающих руках».

Это своего рода ницшеанский протест против успокоения: лишь вечная тревога, вечное беспокойство; вечное страдание является ручательством прогресса. И шеллеровские герои действительно несколько приближаются к ницшевскому Заратустре: для них нет ничего ужаснее, как сделаться инвалидами, «заеденными средой натурами». Вечный труд и вечная тревога, вечный страх перед баловством случая требует от них быть сильными людьми.

«Человек, защищающий падших и испорченных средой – не человеколюбец… Заеденные средой натуры, эти пьянствующие и ораторствующие дармоеды общества должны быть казнимы… Я хотел бы, чтобы заеденные средой личности не находили места в кругу честных людей, чтобы их не принимали даже из сострадания… До тех пор, пока общество, и, главным образом, литература будут сочувствовать этим жиденьким натурам, до тех пор будут гибнуть все сильные люди, до тех пор всякая энергия будет оставлять честных людей…»

Так формирует типичнейший и наиболее искренний из шеллеровских интеллигентов свои мечты об идеальном человеке. Правда, он тотчас же оговаривается, что каждый, пробивший себе дорогу интеллигент в некоторой степени виновен в существовании заеденных натур, что он наказывается в некоторой степени их существованием. Но «кроме этого наказания, мы не должны подвергать себя новым наказаниям, оставаясь справедливыми… Мы тратим долю нашего времени, долю наших денег и большую часть нашей кисло-сладкой, слезливой любви на эти личности в то время, как у нас есть другие обязанности».

Этим и ограничивается сходство теории Люлюшина с теорией Ницше. Далее Люлюшин объясняет, что интеллигенты не должны быть слезливыми филантропами не во имя исключительного, прямолинейного эгоизма, а во имя более высокой цели: интеллигенты должны расходовать свою энергию на помощь более свежим представителям нации, тем, кто подает надежды подняться до уровня «сильного человека». Он громит слезливых филантропов:

«Вы отнимаете у бедного труженика долю его трудового, купленного потом и кровью хлеба и, в виде милостыни, подаете этим лентяям, сибаритам праздности, потому что их заела среда и отучила от труда. И вот они сыты, они пьяны, их жалеют, а бедный труженик умирает с голода. Герой гибнет без всякого одобрения, без всякого привета, а декламирующий и плачущий в пьяном виде заеденный вызывает сочувствие и слезы у публики… За что я буду трудиться до изнеможения, если долю моего хлеба будет есть лентяй… Зачем я буду честным среди искушений, если будут сочувствовать только нравственно сломившимся под бременем обстоятельств личностям? И я развивался в той же среде…».