Теплица - страница 5

Возьмите, например, мою работу. Она состоит в том, чтобы проверить все ли внешние решётки здания закрыты на замок и, внутренние решётки тоже, что все спальни пациентов заперты на ключ. Это физическое упражнения для меня, уверяю вас. Нужно примерно два часа и шесть минут, чтобы проверить каждую решётку и каждую дверь, после этого я могу передохнуть десять минут… и затем начать снова. У меня, естественно, есть запрограммированные перерывы. Завтрак, обед, чай, ужин. Неважно, когда рабочий день закончен, признаюсь, я измотан. Но, как я говорил, у меня есть время подумать…не тогда, когда я проверяю замки, как вы понимаете, а между двумя замками… да, у меня есть время подумать, и особенно я думаю о пациентах. Положа руку на сердце, мне часто приходят очень хорошие идеи. Кстати, иногда получаешь маленькое удовольствие… скажем, по истечении некоторого времени. Я предчувствую, что мой час приближается. (Пауза.) Это могло бы быть продвижение по службе. (Пауза.) Честно сказать, с работой, которую мне доверили, невозможно продвижение. Не хватает размаха. Мне бы хотелось заниматься пациентами… напрямую. Я думал о разных предложениях, знаете, о предложениях, нацеленных на конструктиный подход, прогрессивный! О пациентах… и, держитесь, я вам сказал, все эти предложения я послал в кабинет. До сегодняшнего дня — никаких новостей. Но очень возможно, что… из-за моих предложений, уже может быть повышение зарплаты! Кстати, я хотел бы вас спросить… эти маленькие проекты, знаете? Те, которые я послал в кабинет, туда ли их надо было адресовать, или их надо было бы передать кому-то в собственные руки? Да, но в таком случае… кому?

Мисс Каттс смотрит на часы и встаёт.

Каттс: Извините меня, пожалуйста. Кажется, что меня ждут.

Она направляется к двери. Ламб к ней присоединяется.

Ламб: Чтобы быть совершенно откровенным… здесь вы мой единственный друг. У меня такое впечатление, что я не могу… контактировать… с кем-либо другим. Не знаю почему. В конце концов, мы все на одном и том же корабле. Вы не того же мнения?

Они оба уходят.

Рут,важно: Ну и как себя чувствует 6459-й?

Гиббс: Она родила сына, господин директор.

Пауза.

Рут: Она… Что?

Гиббс: Родила, господин директор.

Рут: Кого?

Гиббс: Сына, господин директор:

Пауза.

Рут: В этот раз, Гиббс, вы перешли все границы.

Гиббс: Не я, господин директор, я вас уверяю.

Рут наклоняется над столом.

Рут: Она родила?

Гиббс: Да, господин директор.

Рут: Ребёнка?

Гиббс: Да, господин директор.

Рут: В наших стенах?

Гиббс: На четвёртом этаже, господин директор.

Рут поднимается, наклоняется к Гиббсу, хочет говорить, не может говорить, поворачивается, обходит стол и тяжело шагает по комнате.

Рут: Пол?

Гиббс: Мужской.

Рут опускается на диван.

Рут: Мне подарили сегодня утром рождественский подарок! Я на самом деле получил рождественский подарок! (Он достаёт из кармана свои очки, одевает их и смотрит на Гиббса.) Я ошеломлён. Уничтожен. Полностью раздавлен! Этого никогда ещё здесь не было. Никогда! В течение всей моей работы здесь… В течение всей работы здесь моего предшественника…и даже раньше него, я в этом уверен. Столько лет прошло, сколько зим, в старании наладить функционирование такого непрочного учреждения, как в своей концепции, так и в осуществлении, такого непрочного как граница между осуществлением мечты и её крахом, я говорю не только о мечте одного человека, а особенно о мечте общественной… и о традиции, об идеале… о понятии так возвышенно сплетённом участия между тем, кого лечат и тем кто лечит… чтобы постараться поддержать это устойчивое равновесие, такое устойчивое, более устойчивое, чем… бесконечно…бесконечно более устойчивое. Год за годом, и механика такая чистая, такая тонкая как паутина, что малейшее дуновение…, дуновение… пёрышка может всё привести к полнейшему хаосу, к позору… к смерти, к крушению всех наших надежд. Боже милостивый. (Он встаёт.) Как сказал мой предшественник, в незабываемом случае: «К порядку, господа, ради Бога, немного тишины!» И я его снова вижу, это молчание… все эти ряды наэлектризованных лиц… и его с его золотой полосой, с вересковой трубкой во рту, прямая осанка, имперская, поза воина, держащего нас всех силой своего взгляда с высоты своего подиума. Гимнастический зал, наполненный до удушья, ни одного сидячего места. Наиболее удачливые на гимнастическом коне или неподвижно висящие на шведской стенке. «К порядку, господа, сказал он, во имя любви к Майку!» И, в едином порыве, мы повернулись к окну, чтобы созерцать Майка на лужайке, его высокая статуя, покрытая снегом, тогда как сегодня. Сэр Майк! Предшественник моего предшественника, предшественник нас всех, человек, заложивший первый камень, человек, который, буквально был загнан ордами бесчисленных пациентов, или пациентов, которые ещё не знали, что они больны, которые преследовали его в городах и весях, по долинам и по взгорьям, подстерегая его в тени изгороди, в уголке моста или в придорожной луже — открывал во всей стране одно учреждение за другим, дома отдыха, санатории, дома престарелых…Человек, восхваляемый Министерством, высокочтимый народом, субсидируемый Государством. Человек который установил новый порядок человечества, с человечеством и для человечества. И именно ключевое слово было… порядок! (