Теплый лед - страница 8

— Ты у меня узнаешь, где раки зимуют! Попляшешь под дудочку!.. Может, и жирок сгонишь!..

Говорил он тихо. Но эта тихая угроза отдавалась в ушах Ричко звонкой пощечиной.

— Не бери грех на душу, председатель… — еле выдавил из себя чабан.

Бырдук засмеялся:

— Тоже мне, праведник нашелся…

Он резко повернулся и пошел прочь. Ричко остался стоять на пустом склоне, раздумывая, какая муха укусила председателя… Не мог он понять этого. А Бырдук не мог понять, почему счетовод не пошел за ним…

Подул ветер. День угасал, зелень равнины потемнела. Бырдук наступил ногой на камень и наклонился будто для того, чтобы завязать шнурок дешевеньких сандалий, а сам, отдуваясь, прислушивался, не идет ли Кынчо.

Счетовод подошел сзади и остановился. Бырдук выпрямился, поднял налитое кровью лицо. Повернул ногу, проверяя, выдержит ли шнурок.

— Ты только посмотри! Такие кожи мы им даем, а они какое барахло делают для нас!..

Их взгляды встретились. Счетовод улыбнулся, потрогал пальцами уголки рта и шагнул к Бырдуку:

— Сейчас, председатель, я всего лишь Кынчо, но прежде я входил в замки в начищенных до блеска сапогах. Если бы ты был тогда в моей роте, я бы тебя дальше мулов, на которых мы пулеметы перевозили, не пускал. Попоной моей кобылы Бинки ты укрывался бы. Ах какая была кобыла!..

— Начищенные сапоги!.. Все еще умиляешься своими начищенными сапогами!

Бырдук нехотя засмеялся. Когда человек силен, он может шутить. Счетовод так и воспринял его слова — как шутку, немного злую, но все же шутку. Бырдук уколол, так пусть он этим потешится.

— И ты, когда станешь председателем в запасе, тоже будешь хвалиться прошлым, — предсказал Кынчо.

Бырдук, направившийся было вниз, остановился:

— Разбойник ты, Кынчо. И себя не жалеешь, и меня…

Они вдвоем прошли вдоль вспаханной полосы, спустились в овраг и вышли к зимнему стойбищу. На боковой стенке телеги, приставленной к овчарне, белела выстиранная рубаха. Кынчо потрогал ее двумя пальцами:

— С тех пор, как увижу белую рубашку…

Бырдук повел плечами: счетовод начинал становиться загадочным. Резкий порыв ветра всколыхнул озимь. Где-то у водохранилища закричала цапля. Вечерело. Гора Дервеня вырисовывалась на фоне неба рубцом своего горба. Кынчо присел на дубовую балку, которая догнивала у плетня. Рядом пристроился и председатель.

— Что это за рубашку ты вспоминаешь? — спросил он.

Кынчо не ответил. Он достал металлический портсигар, на крышке которого были выгравированы птицы, сложил между пальцами папиросную бумагу и взял из портсигара щепотку табаку. Колкие огоньки в его серых глазах погасли. Председатель оттопырил языком щеку, потрогал пальцем покрасневший прыщик и стал ждать, пока счетовод свернет папиросу: ладно, мол, пусть потешится.

— Было это, как сейчас, весной, — наклонился к нему Кынчо. — Май, птицы, война подходит к концу, и нам от всего этого хорошо. Противника нет, высокое начальство в городе. Солдаты топают по пыльной дороге, как на учениях. По звуку их шагов улавливаю, что колонна расстроилась, превратилась в толпу, но я не обращаю на это внимания. Пусть идут, как хотят! И мне тоже захотелось пройтись пешком. Слез с лошади, бросил поводья адъютанту и тут слышу сзади голос комиссара дружины:

— Никак, к земле потянуло, поручик Кынев?

Делаю вид, что не понял, о какой земле идет речь.

— Неужто, — говорю, — к концу войны потянет? Авось проскочу.

— Уже проскочили, — отвечает. — Сегодня Германия капитулировала!

В голове что-то зазвенело. Андрейчо, адъютант, как только услышал эту новость, бросил лошадь и давай из карабина стрелять. Поднялся гам, началась стрельба, боекомплекта как не бывало… Мы с комиссаром смеемся, что-то говорим друг другу, а что — не слышим… Стал накрапывать дождь, и стрельба прекратилась. Над дорогой поднялось желтое облако пыли, капли дождя застучали по листьям табака, как картечь.

— А вот и укрытие очень кстати! — сказал комиссар, выглянув из-под плащ-палатки.

И впрямь, вроде бы шли по чистому полю, а тут откуда ни возьмись прямо на дороге вырос кирпичный забор с металлической решеткой. Сквозь деревья виднелись колонны, а между ними — окна, окна… «Пусть только один день, но запомню, что и я был графом», — сказал я себе. Вошли с комиссаром в дом, остановились на каменной лестнице и стали глазеть по сторонам. Какие колонны, батюшки мои!.. Дубовые двери — на замке, вокруг — пустота, и вдруг мы сами себе показались маленькими-маленькими. А солдаты толкаются у железных ворот: