Терек - река бурная - страница 6
Старик потрясал своей палкой, добиваясь тишины. Позади не видели его, напирали, но передние, сдерживая натиск, постепенно замолкали.
— Вы плохие осетины, вы забыли закон своих отцов и не хотите послушать меня, старого человека! — кричал старик. — Темный гнев лишил вас разума и не знаете вы, что делаете… Вы слушаете Тембола, а он еще молод и горяч… Стыдно вам, взрослые мужчины, поддаваться на неразумный голос юноши и слепой зов старой женщины. Погодите, погодите… Разве вы не знаете этого молодого казака?! Зато я его знаю, он работал батраком у моего богатого хозяина Сафа Абаева…
— Старый Мами, ты сегодня нехорошо говоришь! Разве у тебя самого казаки не убили двух сыновей?! — послышался напряженный молодой голос.
— Это ты нехорошо говоришь, дерзкий юноша. Ты перебил меня, старика, ты не даешь мне говорить…
Толпа задвигалась, зашумела вновь.
— Сегодня мы не будем слушать тебя, старый Мами! Ты напрасно защищаешь казака!.. Надо связать его…
— С дороги, старик! Пусть боги не гневаются!
— Погодите! Погодите, люди!..
Одинокий слабый голос растворился в шуме, старика оттолкнули от Антона, оттеснили куда-то за бричку. Лошадей схватили за поводья… В сутолоке Антон не увидел, как появился в проулке всадник на взмыленном скакуне. Зато навсегда врезались в память слова, выкрикнутые им, слова, вмиг заставившие толпу смолкнуть:
— Погодите, люди! Именем революции призываю вас — погодите!
Голос звучал напряженно, властно, как заклинание.
— Не узнаю вас, разумные люди, — продолжал всадник. — Вы забыли наш добрый осетинский обычай: даже враг твой у очага твоего гость твой. Так завешали нам наши деды. А сейчас вы забыли их завет… Вы хотите обвинить ни в чем не повинного человека. Почему гнев лишил вас разума? А ну ты, старый, уважаемый всеми Мами, скажи, нужно ли брать в заложники человека, который сделал доброе дело — привез тело убитого родственникам? Когда такое было?!
Старик откликнулся надтреснутым голосом:
— Ты прав, Георг: казак, убивший осетина, скорей оставит труп на съедение волкам, чем привезет его к родным, которые похоронят его с почестями… Этот казак Антон Литвийко служил батраком у моего хозяина Абаева, я знаю его — он смирный, он не мог убить, он сделал доброе дело: он привез мальчика в родной дом.
— Но он не хочет сказать, кто убил… Значит, он сам все равно, что убил! — в неостывшей еще злобе выкрикнул один из молодых мужчин.
— Ты неглупый человек, Бибо, но ты тоже забыл, что пословица „кто видел труп, тот видел и след убийцы“ сложена очень давно, когда был только кинжал, но не было винтовки, из которой убивают, не подходя к человеку близко…
— Он правду говорит, наш Георг! — откликнулся кто-то из женщин. В толпе неуверенно загалдели. Брат убитого пытался протестовать:
— Казаки убили! Они хотят всех нас убить. Мы должны идти в станицу, чтобы забрать других детей и отомстить за мальчика!
— Мы, большевики, не позволим вам затевать драки, слышишь, ты, Тембол? Мы найдем убийцу и будем судить революционным судом. А сейчас нам лучше занести в дом убитого и помочь вдове Токаевой отдать ему почести…
Антон не помнил, как выбрался, наконец, из Христиановского. Свернув с дороги к речке, он вымыл лицо и, отжав волосы, надвинул на лоб запыленную папаху, которую бросили ему в подводу, выпроваживая из села. Все нутро у него дрожало. Он глядел перед собой осоловелыми, ничего не видящими глазами…
А вокруг беззвучно пировала золотая кавказская осень — как будто и не был это ноябрь грозного 1917 года…
Горы, которые теперь оставались позади и слева от Антона, совсем очистились от тумана. Хрупко и прозрачно рисовались в небесной сини далекие снежные вершины, а близкие выступали навстречу червонно-золотыми глыбами. Залитое ослепительным солнцем, все вокруг — и лес, и горы — казалось совсем рядом. От этого ощущения близости гор в душе Антона раньше всегда рождалось какое-то непонятное теплое чувство уюта и одновременно простора, воли… Мягко поблескивала в воздухе серебристая канитель паутинок, крепко пахло землей, скошенной мятой, отцветающим татарником. А перед взором Антона все стояли отбеленные гневом лица, искаженные в крике рты, зажатые в кулаках у женщин клочья волос…