Терентий Петрович - страница 4

Лизу вызвали в проходную будку. Побледневшую, в синем комбинезоне, Терентий Петрович ее не сразу узнал, Она уселась рядом с ним на скамейку. Руки Лизы были серыми от въевшейся в них металлической пыли. Покусывая ноготь большого пальца, Лиза напрягала память. Терентий Петрович подсказывал:

— По-моему, беленькая она. Волосы с кудряшками. Ростом — до плеча Николаю. А глаза какие — не скажу.

— Тоня Тарасова, Тоня Тарасова, — повторяла Лиза. — Ну, была, как же! Теперь я вспомнила. Верно, что белокурая. А где она — не знаю. — И совсем оживилась: — Все, все теперь вспомнила. Она раньше других уволилась. Ей и на контору письма все приходили. Я даже сама от письмоносца сколько раз их брала. Тоже вместе с архивами сдали. Ну-ка, покажите, я, может, почерк припомню. Нет, не тот, — сказала она, поглядев на письмо, — это точно: с таким красивым почерком тогда писем не было. На почерки у меня память очень острая.

Она еще раз посмотрела на письмо.

— От Дранишникова. Интересно. И тогда ведь тоже писал Дранишников. Только это какой-то другой. Тот, наш Дранишников, писал некрасиво.

Утром Терентий Петрович отправился в поиски снова. Сыпался мелкий колючий снежок. На открытых углах ветер подхватывал его и бросал в стены, в замурованные инеем окна домов.

Терентию Петровичу хотелось испробовать розыск по радио. Он был уверен, что тогда Тоня Тарасова сразу найдется. Сама не услышит — знакомые скажут ей. Но в радиокомитете главный редактор долго с ним не соглашался.

— Послушайте, если Тарасова в городе, о ней знал бы и адресный стол. Значит, нет ее, из города она выехала. Что даст наше местное вещание? Попробуйте лучше написать в Москву.

— В Москву я написать всегда успею, — хмурился Терентий Петрович и, нетерпеливо переступая, стучал в пол деревяшками.

— Кто-то из них ваш родственник?

— Нет, никто не родственники. А при чем это?

— Да так. Простой вопрос. Или вместе были на фронте?

— Так передадите все же по радио или не передадите? — Терентия Петровича начинало злить упрямство редактора. — А на фронте я не был вовсе — родился с такими ногами.

— Вы напрасно сердитесь, товарищ, — мягко сказал редактор, вставая, — смотрите: у меня тоже нет правой руки. Это — на Кингисеппском направлении, — и он стряхнул пальто, внакидку висевшее у него на плечах. — Дорогой мой, я не сомневаюсь в бесполезности этого, но передачу все же организую. И даже попробую через Москву.

Редактор оказался прав: Тоня Тарасова не откликнулась. Фронтовой треугольник по-прежнему лежал на подоконнике сторожки Терентия Петровича.

Он и сам не знал, почему вдруг такой большой заботой заполнил его жизнь этот маленький листок бумаги. Мысли, так или иначе, всегда возвращались к нему. Несколько раз он порывался развернуть незаклеенный треугольник, прочесть, что в нем написано. И не посмел.

Ночами ему вообще плохо спалось. Терентий Петрович всегда по нескольку раз вставал, подбрасывал поленья в печь и сидел, поглядывая, как бегают по стенам красные тени. Потом зажигал лампу, брал шило, дратву и стежок за стежком обгонял вокруг валенка красивую ровную строчку.

Эта ночь длилась бесконечно. Опять Терентию Петровичу подумалось, что зря он не добился увольнения. Тогда бы перешел на другую стройку, наполненную шумом, движением, жизнью. А здесь сиди и сторожи завеянные снегом, не нужные никому материалы. И латай чужие валенки. И жди чего-то. Или вовсе ничего не жди.

Что-то скрипнуло поблизости от сторожки. Он прислушался. Да. Скрип повторился, резкий, пронзительный. И еще раз. Еще сильнее. Упала на землю доска…

Терентий Петрович вскочил. Путаясь в рукавах, торопливо надел полушубок. Пошарил в углу — у него и ружья-то не было, — схватил костыль и выскочил на улицу.

Тихая, морозная лежала над городом ночь.

У забора возился человек, орудуя топором. Он поддевал и отдирал доски одну за другой. Тут же стояли салазки.

Увлеченный работой, человек не заметил, как к нему подошел Терентий Петрович. И от испуга даже выронил топор, когда Терентий Петрович, задыхаясь от злобы, прошипел ему в ухо:

— Ты что же это, подлец такой? Что ты делаешь?