Терри Гиллиам: Интервью: Беседы с Йеном Кристи - страница 5

Но, кроме того, в этих местах, задолго до всякой борьбы за гражданские права, люди на улицах — и белые, и черные — вели себя необычайно дружелюбно. Потому что каждый знал свое место и к другому не стремился. Наверное, это было очень приятно — особенно для тех, кто не разочаровался в жизни и стремился к порядку и спокойствию. Каждый на своем месте — примерно так же была устроена Англия, с ее классовой системой. Сейчас Америка абсолютно аморфна. Если у тебя есть амбиции и достаточно энергии, возможно все. Но если ты хочешь спокойствия и благополучия — это чистый кошмар. А мы, люди пишущие и рисующие — художники, одним словом, — обламываем людей, стремящихся к простой, понятной, стабильной жизни. В нашей семье восставал и уходил всегда я; сейчас я то и дело рассуждаю о семье и обществе, а сам при этом вечно стараюсь от всего этого сбежать.

Еще одна вещь имела для меня огромное значение в детстве — радио. Я абсолютно уверен, что воображением я хотя бы наполовину обязан именно радиопрограммам — как минимум; благодаря радио я его постоянно упражнял. Из этой маленькой коробки вырастали целые миры, нужно было дать им лица, построить декорации, придумать костюмы, расставить свет и так далее. Конечно, эти миры были гораздо богаче, чем то, что я мог увидеть в Миннесоте. Существовало как бы два мира: один реальный, с деревьями, растениями, змеями, который я обожал и которым упивался, а другой экзотический — мир «Тени»[9], «Толстяка»[10], «Давайте поиграем»[11], мир Джонни Луджека, католического квотербека из Нотр-Дама[12]. Истории эти всегда разворачивались в темноте — радио почему-то великолепно работает с тенями — и чаще всего в городе.

А я жил в деревне, и в этот просторный, светлый, зеленый мир постоянно вливался мир городской: зловещий звук удаляющихся шагов, темные переулки. «Тень» — гениальная вещь именно для радиопостановки, потому что в радиоверсии возникал персонаж, действительно способный затуманить людям головы. На радио это просто: в комнате сидят мошенники, задумывают грабеж или еще более страшное преступление, вдруг слышится смех: «Ха-ха-ха», потом: «Пых-пах! Что это было? Ух... Ах! Здесь кто-то есть!» — потом треск и грохот. На радио это звучало идеально, а для кино не подходило... когда фильм все же сняли, ничего хорошего не вышло[13].

Людям нужно оставить пространство для воображения. Когда я снимаю фильм, то располагаю какие-то вещи в определенном порядке, но не всегда показываю, что между ними за отношения. Какие-то вещи я противопоставляю, но связи зритель выстраивает самостоятельно. Дело не в том, что мне хочется смутить зрителей, заставить их решить головоломку. Скорее, мне хочется привлечь их к работе, заставить их что-то сделать самостоятельно — и тогда каждый выходит из зрительного зала с собственной версией картины в голове. Я знаю историю, которую мне хочется рассказать, но история, которую они уносят с собой, может сильно отличаться от моей, и это здорово, это замечательно, потому что благодаря этому они стали частью творческого процесса.

Что вы помните из комиксов?

«Малыш Абнер» и «Дик Трейси» — первые из тех, что я помню; в Миннесоте их печатали в воскресных выпусках газет[14]. Еще мне очень нравились «Терри и пираты»[15]. В книжном формате существовал «Капитан Марвел», но сейчас о нем, похоже, никто уже не помнит[16]. Он появлялся как простой парень, Билли Бэтсон, но стоило ему сказать «шазам», как начиналось такое... Мой сын обожает эти штуки, — естественно, мы все хотим стать супергероями, чтобы избавиться от того, что у нас не получается. Еще я покупал выпуски «Супермена» и «Бэтмена», хотя настоящим коллекционером никогда не был[17].

Рисовал я с самого раннего детства. Когда мне было лет десять, я выиграл свой первый конкурс — правда, выиграл обманным путем. Так и началась моя карьера. Нас сводили в зоопарк и потом дали задание нарисовать животное, которое нам запомнилось. Я взял книгу, спрятал ее под столом и скопировал оттуда медведя — за что и получил коробку цветных мелков. То есть мошенничать и воровать я начал буквально сразу! Наверное, у мамы сохранились кое-какие из моих ранних рисунков: я рисовал разные домашние вещи — например, пылесос «Гувер», — которые превращались у меня в марсиан. Вместо того чтобы очеловечивать, я старался придать им инопланетный вид. Еще один очень важный момент: мы регулярно ходили в церковь, так что Библию я читал полностью и даже... два раза. Ничто не сравнится с библейскими историями по масштабу, драматизму, накалу страстей. Именно на них я вырос.