Территория бога. Пролом - страница 18
Я положил архивную папку на место и пошел на коммунальную кухню покурить. И тихо вспомнил последнюю шахматную позицию. То ли крабом, то ли раком выкарабкались мы из черного барака… Так всегда: когда злюсь на себя — начинаю говорить стихами… Заклинивает. Мы не рабы, конечно, — рабы немы… А мы проживаем на заповедной территории, на кордоне Цитрины — в самом центре неограниченной свободы личности! В третьем тысячелетии нам придется вести географическую, демографическую, экономическую войну с теми ордами, которые собирают свои силы на наших южных границах. Россия в кольце фронтов. Мы не рабы, поэтому нас все больше интересует индийская философия и китайские единоборства. Подсознательно готовимся к первой ступени адаптации. Скоро начнем изучать иероглифы, чтобы расписываться в бухгалтерской ведомости за получение зарплаты посудомойщика в китайском ресторане. Какой-то длинный, полутемный коммунальный коридор: русский народ спивается и продается своими президентами за гроши, за упаковки спиртосодержащей жидкости «Кристалл» для мытья оконных стекол. Ну не мытьем, так катаньем…
Прошло три дня после публикации второго материала о заповеднике. Я, честное слово, не ожидал, что Идрисов появится в редакции. Но он вошел — в синей куртке с капюшоном, с суровым лицом казахского воина.
— Кто заказал материал? — спросил он, сев за свободный стол напротив меня.
— Никто, — ответил я.
— Этого не может быть, — он сложил перед собой худые, спокойные руки.
— Может, вы не представляете себе, что еще может быть…
— Я все равно выясню, кто это заказал!
Это был разговор азиата с европейцем. Идрисов ушел выяснять — человек, трагедия которого заключалась в том, что на самоутверждение он тратил гораздо больше времени, чем на самопознание. Так мне показалось. И я пошел в буфет, чтобы выпить водочки, а то чувствовалось, что кровь в жилах вот-вот остановится от этой предзимней тоски.
Говорят, что угроза всегда страшнее того, что может быть на самом деле: если обещали убить — значит, слава богу, только покалечат, если избить — то, как минимум, поставят кружку пива. Или две кружки. После поминок, естественно, на следующий день. Всегда страшнее? Не скажите. У нас тут во дворе одного зарезали прошлым летом — вообще не предупредили. Сзади подошли и насквозь проткнули, до самого пейджера. Поэтому я больше ста рублей взаймы не беру, чтоб не отдавать с такими процентами.
Или вот еще — один знакомый еврей-массажист, родственники которого уехали в Израиль, рассказывал за водкой. Вызывают его в КГБ и спрашивают: «У вас родственники за границей есть?» — «Нету, — отвечает, — они все на родине. Это я за границей!» А потом идет как-то мимо ресторана «Турист», там пьяная компания со словами «Жидовская морда!» мочалит мужика. Самый здоровый подошел к нашему еврею, посмотрел в глаза, обнял за плечи и, потрепав по щеке, громко сказал: «Вот оно — настоящее славянское лицо!»
В общем, жить мне по-прежнему хотелось. Поэтому я решил сходить к своему главному редактору — посоветоваться, как не умереть и получить поддержку, в крайнем случае пистолет, подаренный редакции генералом по фамилии Полковников, возглавлявшим управление внутренних дел. Правда, пистолет был газовый, но похож на настоящий. Да и вообще, разве в этом дело?
Я объяснил Олегу Владимировичу, в чем оно. Редактор долго молчал, глядя большими, черными, холодноватыми глазами в окно — на эспланаду и драматический театр. Худой, невысокий, длинноволосый, он был похож на батьку Махно, каким героя Гражданской войны изображали в кино. Недаром Чечню и другие «горячие точки» страны Олег Владимирович Пантелеев прошел тогда, когда нижняя палата парламента еще не увеличила суммы пособия на погребение. Правда, я всегда считал, что самая горячая — это точка зрения, попадающая в прицел…
— Не пойму, что там — заповедная территория или террористическая? Тебе не следует заниматься этой темой, — наконец-то высказался редактор. — Не стоит рисковать жизнью из-за того, что кто-то не поделил какой-нибудь алмазный куш.
Я был настолько согласен с редактором, что испытал к нему легкое чувство благодарности, детской приязни. Я помнил: жизнь дается один раз, а самое дорогое — не золотое, а последнее. Конечно, ведь я родился в двухстах метрах от того места, где расстреляли моего деда. Но во мне течет угорская и русская кровь, а также древняя армянская и греческая — первой группы. Кровь, которая шевелится, бьется, рвется в каменистом северном русле Вишеры.