Терская коловерть. Книга третья. - страница 13
Вскоре в просвете между деревьями заблестело русло Терека. А вот и сама мельница: стоит справа от парома метрах в пяти от берега, крепко–накрепко притянутая ржавыми тросами к вековым белолисткам. Пенные буруны вздымаются по бокам широкого носа баржи–байдака, и кажется, она не стоит, а стремительно плывет против бурного течения. На носу стоит дед Хархаль с ружьем за плечами и глядит из–под ладони на противоположный берег с чеченскими плоскокрышими саклями на далеком, в синей дымке, яру.
— Чего ты там увидел, деда? — крикнула Дорька, спрыгивая с коня на песчаную отмель и поддевая босой ногой мутную терскую струю.
— Да гляжу, внуча, любуюсь на красоту земную, рви ее голову. Ажник сердца заходится, как подумаю, что не нонче завтра придет мой смертный час и не станет для меня ни Терека нашего Горыньевича, ни гор белоснежных, ни солнышка ясного.
— Можа, еще нескоро, дедуш, — возразила Дорька, отпуская Фунтика и вбегая по досчатому трапу на байдачную палубу. — А я мастера тебе привела. Будет генератор для электричества на байдаке ставить, — блеснула она полученными по дороге сюда техническими сведениями.
— Стало быть, конец пришел нашей мельнице? — опечалился сторож. — А где пашаницу молоть теперь будем?
— Ничего не сделается твоей мельнице, дада, — поспешил успокоить старика Казбек, вбегая вслед за Дорькой на баржу. — Смонтируем дополнительный привод для генератора — только и всего.
Он подошел к левому борту, с развязностью знающего себе цену специалиста похлопал ладонью по водяному колесу, представляющему собой две дубовые крестовины, соединенные между собой на концах досками–плицами, окинул хозяйским глазом второй, более узкий и легкий байдак, прикрепленный к основному судну посредством бревен и служащий опорой для оси колеса, в застопоренных лопастях которого бешено клокотала речная вода, и с тем же деловым видом прошел в обшитое досками «машинное отделение», где стоял мельничный постав и где все щели и выступы были забиты мукой, словно снежной пылью. Мукой была усыпана и приткнувшаяся в углу помещения икона с изображением Николая–угодника, покровителя мельников и кузнецов. Дед Хархаль и Дорька с благоговением на лицах ходили по пятам за мастером и многозначительно перемигивались между собой: мол, что значит ученый человек!
— Ну вот, — продолжал между тем осматривать мельничное устройство юный монтер. — Я же говорил, нет ничего проще: вот сюда поставим еще один шкив, от него перебросим ремень… и пожалуйста: мелите свое зерно себе на здоровье, вы нам нисколько не мешаете.
— Ты слышь–ка, мастер–ломастер, — тронул монтера за плечо Хархаль, — объясни мне за ради Христа, откуда она возьмется энта твоя ликтричества? Ну, мука это понятно: рожь або пшеницу жерновами мелет — вот и мука. А ликтричества? Воду, что ли, будешь молоть своим генератором?
Долго объяснял юноша старику, как и из чего возникает электрический ток. Старик хмурился, покряхтывал и в конце концов безнадежно махнул рукой:
— Будя, внучок, бесполезная это занятия. Кабы годков сорок назад, могет быть, я и понял бы что к чему, а теперя…. Главное, я так понимаю, будут гореть у нас в коммуне лампоччи Ильича?
— Будут, дада.
— Вот то и ладно, — вздохнул облегченно мельничный сторож. — Абы вам было светло, а нам, старым пенькам, все едино теперь потемки.
Он вышел из мельничного помещения на палубу, взглянул на опускающееся в правобережный лес солнце и пропел–проговорил дрожащим речитативом:
Казбек взглянул на его лицо: по нему ползла, повторяя изгиб морщины, крупная слеза. Странное дело: ему самому от вида заходящего солнца плакать нисколько не хочется. Он посмотрел на Дорьку: ей, по–видимому, тоже не было грустно.
— Скупнуться бы сейчас, — помечтала она вслух, сходя по трапу на берег.
— Клянусь небом, ты угадала мои мысли, — натужно улыбнулся Казбек, содрогаясь при мысли о ледяной воде, в которую, возможно, придется окунуться по прихоти этой бедовой девчонки.
— А ты научился плавать?
— Разве не ты была моим учителем? — вопросом на вопрос ответил Казбек и, сняв пиджак, стал не спеша расстегивать на рубашке пуговицы.