Терская коловерть. Книга третья. - страница 15

Казбек присел на корточки между Денисом и коммунаром из Галюгая Герасимом Говорухиным, похожим лицом на чеченца, а характером на какого–нибудь рязанского увальня, прислушался к разговору.

— Чудно получается, братцы, — покрутил головой уроженец станицы Стодеревской Боярцев Осип, тщедушный казачок с мелкими изъеденными зубами и постоянной ухмылкой на изрытом морщинами лице. — Советская власть будто бы для всех должна быть навроде родной мамаки, а не получается на деле… Для одних она и впрям мать, а для других — мачеха.

— Ну чего ты плетешь, Осип? — поморщился Денис, пододвигая обгоревшие сучки под кипящий казан и щуря глаза от жаркого пламени. — С каких это пор она для тебя мачехой обернулась?

— А с таких, — привстал на колени Осип, — что для рабочих в городах она и восьмичасовой день и выходные там разные, отпуска и цены дай боже на товары, которые они выпущают, а для нашего брата–крестьянина ни выходных, ни цен подходящих на рожь да пшеницу — одно знай гни хрип от зари до зари ни за понюх табаку. Ну что, неправду гутарю, да? Сколько плотит государство за пуд ржи? Вот сколько… — Осип протянул к костру сложенную из худых пальцев фигу.

— Не надо было сдавать хлеб осенью, счас бы, весной, он по трешнице за пуд пошел, — заметил подошедший к костру Недомерок и, достав из костра уголек, прикурил цигарку.

— Спробуй не сдай, — вздохнул Герасим Говорухин, — ежли райхлебовцы с ножом к горлу…

— Рабочие в городах ишо сильно нуждаются, вот и приходится кое у кого силой брать, — заступился за райхлебовцев Денис.

— Ну да, рабочие нуждаются, а мы тут с жиру бесимся: пустой кондер жрем, квасом запиваем. Даже чихирю и того нет, — возразил Денису Недомерок, пыхнув в темнеющий над головой воздух табачным дымом.

— Многим сейчас не сладко. У нас хоть кондер, а в других местах люди с голоду пухнут. Тяжко приходится нашему государству.

— А почему у меня пупок должен болеть за государству? — ухмыльнулся Недомерок. — Пущай государства сама и болит.

— Так ить государство — это мы все, народ, стало быть… Империя.

— Не империя, а диктатура пролетариата, — поправил Дениса Недомерок. — А ежли по–научному, то государства — энто та же организма.

— Какая ишо организма?

— А такая… В ей, как и в любой мелкопитающейся животной, имеется голова — правительство, стало быть; руки–ноги — рабочие и прочие антиллигенты; глаза — всякие там живописцы и богомазы; уши — полиция–милиция; совесть — ну эти… которые стихи сочиняют и романы; нутре — крестьянство и так далей. Вот нам крестьянству и приходится всю жизнь с дерьмом дело иметь, чтоб голове, значит, и прочим органам вольготно жилось.

— А мы неш крестьяны? Мы же казаки, — возразил слушавший Недомерка с открытым ртом Осип.

— Какие мы казаки, ежли забыли, с какого конца на коня садиться, — зло ухмыльнулся Недомерок.

А Денис не выдержал и плюнул в костер: этот чертов Недомерок ковырнул в его душе и без того кровоточащую болячку: что правда то правда, сравняли казаков с иногородними, чоп им в дыхало. Тем не менее он сказал Недомерку с недоброй усмешкой на щетинистом лице:

— Ну же и стерва ты, Ефим. А еще в коммуну записался. Сдается мне, что ты не все досказал насчет государства.

— А чего я позабыл? — вздернул курносый нос Недомерок.

— Да насчет глистов.

— Каких еще глистов?

— А таких, што в нутре живут, готовыми соками питаются. Паразиты навроде тебя и Евлампия Ежова.

Недомерок даже на ноги вскочил.

— Ты что меня с Ежовым равняешь? — крикнул он, хватаясь за воображаемый кинжал.

Но вспыхнуть скандалу на этот раз было не суждено: из сгущающихся сумерек к костру подкатила тачанка, и с ее передка соскочил на землю Зыкин, среднего роста и таких же лет казак с прямым носом на худощавом лице и выпущенным из–под кубанки на высокий лоб черным волнистым чубом. Однако не появление собрата коммунара поразило сидящих вокруг костра, не волнистый чуб его и зычный голос, которым он поздоровался с ними, а поразила их его одежда. Вместо фронтовой гимнастерки на нем красовалась синяя гвардейская черкеска с никелированными винтовочными гильзами в газырях, а вместо солдатского ремня опоясывал его тонкую, как у девушки, талию кавказский ремешок с тройным набором и кинжалом посредине.