Тетрада Фалло - страница 17

Анестезиолог Ромашова — та зубр, конечно. Но недовольно как-то смотрит. Считает, видимо, унижением работу со мной. Ладно, не накручивай! Ей, думаю, все равно. Не выспалась, наверное, просто — с внучкой небось замучилась!

— Ну... как обычно, — я Ромашовой сказал, и это «как обычно» понравилось мне. Будто это сотая уже, рутинная для меня операция.

Все помню, как сейчас. Первый мой раз! Первое проникновение в живой организм!

Ромашова укольчик сделала, и, пока операционное поле замерзало, мы обкладывали его по краям салфетками и говорили о постороннем — о продуктовых, как сейчас помню, наборах, тогда в наших учреждениях не было темы более актуальной: что, интересно, в завтрашнем наборе дадут?

Поднимаю глаза над маской на большие часы на белой стене, говорю Ромашовой:

— Одиннадцать часов семнадцать минут. Разрез!

Ромашова записывает время в протокол. Историческое мгновение — во всяком случае, для меня! Опускаю скальпель. Вожу им по коже.

— Так! Отлично! — уверенно произношу я.

Слышит, надеюсь?

Лежит, во всяком случае, аккуратненько, не дергается... первенькая моя. Хотя радоваться пока нечему. К делу не приступали еще. Знали бы люди, как трудно проникнуть в них, сколько там всяких преград!.. Реже бы болели? Или реже бы оперировались? И не думай такого! Классный хирург делает тысячу операций в год! Вот и настройся на это!

Заглядываю Марине за занавесочку.

— Ну, как ты тут? Не скучала?

Намучилась, бедняжка... даже осунулась. Но — улыбнулась.

Молодчина! Я гордо шел у каталки. У палаты стоял Кошелев... Что-то неласков он! Рядом с ним — начмед Коновалов и при нашем приближении тоже стал хмуриться, демонстрируя, что он тоже недоволен тем, что аппендэктомию дочери Кошелева делал неопытный интерн. Прекрасно знает, что так всегда и бывает, — именно на аппендиксах интерны и точат свои зубы. Но — этот случай как бы особый. Трудно, что ли, похмуриться, если хочешь начмедом быть?

— Давайте в пятую! — скомандовал он.

Пятая, вообще, двухместная, для тяжелых, но не мог же он положить дочь «самого» в общую палату!

С «почетным караулом» мы докатили Марину до места. Там уже ждал зав реанимационным отделением Лурье. Лурье, веселый мужик, незаметно подмигнул мне — мол, дело ясное.

— Подождите, пожалуйста, в зале! — Он кивнул в сторону зала в конце коридора.

Кошелев, хмуро повернувшись, ушел. Коновалов, поколебавшись, ушел вслед за ним.

— Ну, я, думаю, тут не нужен! — Лурье убежал.

Мы с санитаркой вкатили кровать Марины в палату, поставили к стенке.

— Спасибо! — тихо сказала она.

Бедная девочка. Намаялась, видимо, с таким папашей.

История ее болезни лежала на одеяле в ее ногах, я взял папку и, важно хмуря лоб, написал: «Произведена аппендэктомия», в графе «назначения» написал: «Промедол (обезболивающее) на ночь, пенициллин (противовоспалительное) каждые четыре часа, стрептомицин — два раза в сутки». Ничего вроде не забыл.

— Ну, — я улыбнулся, слегка покровительственно, — пока все. Скоро к вам придет медсестра.

— А вы... скоро? — проговорила она.

— Сделаю... некоторые дела — и приду, непременно, — произнес я.

Бодро кивнув, я вышел. Положил на столик перед дежурной сестрой в папку «Палата № 5» историю болезни — спокойно, естественно, будто делал это уже сотни раз, и дежурная кивнула абсолютно сонно, не поднимая глаз на меня. Все! Я уже тут — привычный! Я хирург.

По дороге заглянул в зал, внутренне готовясь к беседе с Кошелевым, но его уже не было: не привык ждать. Лютует батя!

Зато в ординаторской, где в этот момент были все, на мое появление никак не прореагировали — никого не трогала первая операция моя. Ну и что, успокаивал себя я, все и должно быть вот так, обыденно, рутинно... это самое правильное и есть. Ор шел насчет перестройки — более важной темы не было. Кстати, все были «за», даже наш молодой, прогрессивный парторг Стремяков. Раз все «за», так чего так орать? Так и не дождавшись, чтобы хоть кто на меня посмотрел, я вышел.

Я снова оказался перед палатой № 5. Слишком быстро, наверное? Погоди хоть часок! Не могу... Так, наверное, роженице не терпится глянуть на своего первенца. Я приоткрыл дверь с матовым стеклом. Перед Мариной сидел ярко-рыжий тип в белом халате и что-то весело ей говорил. Родственник? Жених?! Он повернулся ко мне, и я узнал его сразу: Гриша Зараев, наш институтский кумир. В наши времена довольно уже холодно относились к «комсомольским богам» — но не к нему. Он был заводила и весельчак, заправлял самодеятельностью, запевал в хоре. Я был на третьем курсе, когда он выпустился, — и сразу наступила тишь да гладь. Оставалось только учиться, что я и делал. Приятно его увидеть. Говорят, из райкома комсомола он перешел в райком партии. Ясно — им с Мариной есть что вспомнить — всякие там роскошные партийные дачи, спецраспределители... Ну а ты-то что волнуешься. Я заметил, что волнуюсь.