Тигровый перевал - страница 21
-- Кашку варю им манную, кипячёным молоком разбавляю. Пьют, только дай...
-- Объясни мне, наконец, где ты их взяла? -- не выдержал я.
-- Хорошенькие, не правда ли? -- продолжала она испытывать моё терпение. И собрав всех троих зверят, уложила их на подстилку в корзину.
-- Вот эта самая бойкая - Машка. А этот сердитый увалень - Мишка, -- по очереди подносила жена то одного, то другого медвежонка.
-- Самую маленькую я назвала Мушкой. Но не смотри, что меньше всех - зато обжора и ещё обгонит всех в росте, вот увидишь.
-- Ты хочешь сказать, что они надолго заняли эту комнату?
Людмила в ответ лишь счастливо посмотрела на меня.
-- Послушай, не в "Дарах тайги", в конце концов, ты купила их?
-- Нет, не в "Дарах", -- рассмеялась она, унося корзину с медвежатами в дальний угол. -- Гончарук сегодня принёс, просил присмотреть, -- ответила Людмила, укрывая медвежат шерстяным платком. -- Вечером обещал заехать...
Едва она это проговорила, как в дверь постучали, и в прихожую ввалился Иван Гончарук. От одежды егеря пахло смолистой хвоей и ещё чем-то привычным, таёжным.
-- Лёгок на помине, Мефодьевич! -- восторженно приветствовал я приятеля. -- Горю желанием поскорее узнать, как и почему появились здесь будущие хозяева тайги?
-- Хозяевами тайги им уже не быть, -- вздохнул егерь, давая понять, что в судьбе медвежат не всё благополучно. За чашкой чая Иван рассказал:
-- Иду я вчера Кедровым ключом, от мороза лицо прикрываю. Солнце ярко светит, снег поскрипывает, всё вокруг седое, стылое, в дымке морозной. Вдруг слышу -- бах! Потом ещё: бах, бах... А в ключе этом, сам знаешь, лесозаготовители почти весь кедр вырубили, последние стволы валят. Одно название от ключа и осталось... Совсем загубят тайгу, начисто изводят кедр под самый корень! -- стукнул Иван, распалясь, кулаком по столу. -- Пни и те взрывчаткой рвут, на канифольный завод отправляют. А после взрыва, яма -- во! -- раскинул Иван руки во всю ширь. -- И на том месте остаются голые камни. Сколько лет пройдёт, пока на них что-нибудь вырастет?!
Иван отодвинул чашку с чаем, решительно поднялся:
-- Нет, я это так не оставлю, напишу куда следует. Нельзя молчать, когда на глазах гибнет тайга уссурийская.
-- Но ты вдруг услышал выстрелы, - осторожно заметил я.
-- Да, три выстрела, -- снова присаживаясь к столу, продолжал Иван. -- Я и подумал: редколесье там, вальщики работают, бензопилы трещат, топоры стучат. Зверь оттуда ушёл давно. А коли так -- какая надобность в стрельбе? Из баловства палят? Настоящий охотник шалить с оружием не будет. Так? Вот и решил проверить, кто хулиганит в Кедровом ключе спозаранку. Подхожу ближе: трелёвщик гудит, возле него мужики стоят, курят. У одного двустволка за плечами. Как увидели меня, их лица сменились. "И чего, -- думаю, -- перепугались? Неужто из-за ружья?" Медведицу-то сразу не приметил. Она за деревом спиленным лежала. Морда оскаленная из сугроба торчит, а вокруг снег красный. Как увидел кровь на снегу, так и понял всё. Нашли вальщики дуплистую липу. Одна такая толстенная сохранилась на той сопке. Ничего более подходящего, похоже, не нашла медведица. А тут время ей подошло. Вот и забралась под липу. Наткнулись вальщики на липу, а на ней -- свежие царапины от медвежьих когтей. Смекнули: под липой, в корнях -- берлога. Побежали в деревню за ружьем. Шуганули медведя жердиной -- не помогло. Молчал зверь, чуял погибель. Стреляли в дыру промеж корней -- то же самое. Не вышла медведица, не бросила малых детей даже в дыму, когда в берлогу швырнули горящую тряпку. И тогда у браконьеров хватило ума спилить старую липу! Долго возились с ней. Вековое дерево в пять обхватов толщиной -- не пожалели! Упала липа, из-под неё медведица выскочила, бросилась на людей: двое под сопку с обрыва сиганули, а третий, с ружьем, успел на кабину трактора вскочить. Кабы не дети -- ушла бы в тайгу. А малыши в открытом гнезде зябнуть начали, заверещали испуганно. Вот она и разъярилась, бросилась защищать детенышей. Двумя выстрелами свалил её тракторист, а третий саданул уже так, на всякий случай... Глянул я на эту бездыханную медведицу, распластанную возле своей норы, на несмышленых медвежат, замерзающих на снегу, и вспомнилась мне картина замечательного художника Шишкина, на которой три медвежонка резвятся, и мать их стережёт...