Тихий океан - страница 34

Ашер кивнул. Роги лежал на земле рядом с Ашером, вытянувшись во весь рост и прильнув к лазу, так что теперь Ашеру оставалось только разглядывать его шляпу.

— Думаю, сегодня нам не посчастливится, — продолжал Хофмайстер.

Собака довольно долго и безуспешно рыскала по лисьей норе, после чего они двинулись дальше. Они вышли из лесу и пересекли луг. Ашер заметил, что трава в долине побелела от инея, а на вершине холма, на солнце, уже снова обрела естественный цвет. Солнечные лучи падали в окутанную туманом низину, напоминая прозрачные персты. В какой-то миг один из охотников сорвал с плеча ружье и выстрелил в ореховку, сидевшую на ветке. Судя по взметнувшимся перьям, Ашер решил, что он попал в цель, однако птица не шелохнулась. Они подошли ближе и увидели, как она медленно умирает. Она закачалась, потом какой-то охотник сдернул ее с ветки и сильно стукнул по голове палкой, на которую опирался при ходьбе. Было уже за полдень, и у некоторых охотников начиналась смена на кирпичном заводе в Дойчландсберге и в Гассельсдорфе. Они забрались в грузовик и поехали к магазину. Хофмайстер положил Ашеру руку на плечо.

— Знаете что, — сказал он, — приходите-ка ко мне на свадьбу моего сына.

— С удовольствием, — ответил Ашер.

— На следующей неделе. Я вам потом объясню, когда, куда. Придете?

— С удовольствием, — повторил Ашер.

— Вот увидите, не пожалеете.

Он сделал большой глоток шнапса из бутылки и снова ее убрал.

— Подождите только, когда снег выпадет, вот уж мы лис только так отстреливать будем, — сказал он, помолчав. — На пороше-то их следы видны как на ладони. Тут-то им и каюк.

— Он купил лисью шкуру, — сказал кто-то из охотников.

— Правда? — спросил Хофмайстер. — И сколько заплатили?

— Шестьсот.

— Шестьсот? Теперь, когда объявлена эпидемия бешенства, платить придется вдвое.

Они затормозили у магазина. Поблизости дети пили лимонад прямо из бутылок или слонялись без дела с ранцами за спиной, разглядывая охотников. «А ну, пошли домой!» — прикрикнул на них один из охотников, выпрыгивая из кузова. Дети таращились как ни в чем не бывало и уходить не торопились. Когда Ашер выбрался из грузовика, к нему подошел почтальон в длинном зеленом прорезиненном плаще и подал ему письмо. Ашер узнал почерк жены. Письмо было длинное, и прочитать его на месте он не мог. Он быстро пролистал его, добрался до конца и пробежал глазами последнюю страницу. Судя по всему, ничего страшного не случилось. Он сложил письмо и сунул в карман.

К этому времени с полей уже вернулись некоторые крестьяне. Их машины с открытыми дверцами стояли у магазина. В одной работало радио. Ашер вместе с несколькими охотниками остановился у магазина. В ясный день вроде сегодняшнего оттуда открывался вид до югославской границы. Только в низинах клубился пронизанный солнцем туман. Виднелись маленькие домики, но Ашер не разглядел ни одного человека, ни одной машины. На одном из холмов теснилось несколько деревянных строений. Красные крыши поблескивали в солнечных лучах. В такой погожий день нельзя было сидеть дома. И он и отправился к вдове и во время обеда рассказал ей обо всем, что с ним сегодня приключилось. Упомянул и о том, что Хофмайстер пригласил его на свадьбу сына. На плите стояли кастрюли со всякой едой, тетка вдовы шила рубаху. За окном Ашер заметил доску, исписанную детишками: «Отец Йокеля послал, чтобы тот пшеницу жал. Чтобы тот пшеницу жал, отец Йокеля послал. Йокеля отец послал, чтобы тот пшеницу жал. Чтобы тот пшеницу жал, отец Йокеля послал, а Йокель взял, и убежал»[6].

— Меня тоже пригласили на свадьбу, — похвасталась вдова.

Она поправила платок. Чулок у нее на пятке был порван. Она вышла замуж после войны, поведала она, вымыв посуду. С будущим мужем она-де познакомилась во время войны. Но после войны он у нее больше не появлялся. Она тогда служила в кухарках у приходского священника. Она уж и рукой махнула, а когда узнала, что у него появилась другая подружка, вот нисколечко не расстроилась. И тут глядь, он появляется откуда ни возьмись и спрашивает, а не выйдет ли она за него замуж. Ну, она, само собой, удивилась и сказала, что ей надо подумать. Недели через три пришла она в Санкт-Ульрих на любительский спектакль, а к ней подходит приятель ее кавалера и передает от него письмецо, а в нем значится: давай мне, мол, ответ, и немедля. Она за эти три недели успела полежать в больнице, ей вырезали аппендицит, и никто-то ее не навещал, ну ни одна живая душа. Вот она и подумала, что одной-то тоже несладко. Вспомнила, как в больнице одна-одинешенька куковала, и послала кавалеру своему письмо: мол, согласна.