ТИК - страница 57
«Брюс Ли», борясь с опьянением, запоминал я…)
Тридцатишестилетнюю Монро нашли мертвой пятого августа шестьдесят второго на вилле Брентвуд близ Лос-Анджелеса. Рядом с кроватью, где она лежала, обнаружили пустую упаковку от снотворного в таблетках. На ночном столике рядом — еще четырнадцать пузырьков. Очевидная передозировка, вероятное самоубийство — но предсмертной записки не было. С одной стороны, масса свидетельств того, что страдающая депрессиями актриса принимала и снотворное, и стимуляторы хаотически и в чрезмерном количестве, причем в сочетании с алкоголем, и один раз вроде бы от медикаментозной передозировки даже впала в кому — так что мог быть и несчастный случай. С другой — несколько ранее совершенных суицидальных попыток, причем один раз, в юности, будущая Монро именно что наглоталась снотворного.
Но с самого начала заговорили еще и о возможном убийстве. Предположения основывались как на странности некоторых сопутствующих этой смерти обстоятельств (машина «скорой помощи» оказалась у ее дома еще до того, как было обнаружено тело), так и на слухах, окружавших отношения Мэрилин с братьями Кеннеди: президентом Джоном и министром юстиции Робертом. Сохранились свидетельства о том, что Монро шантажировала обоих угрозами оглашения скандальных подробностей романов с ними и даже буквально за день до смерти обещала дать разоблачительную пресс-конференцию; ходила легенда о «дневнике в кожаном переплете», куда Мэрилин якобы записывала отрывки из разговоров, слышанных в обществе Кеннеди, включая компрометирующие, и который якобы был украден в ночь смерти актрисы — живучести всем этим слухам добавили скорые насильственные смерти обоих братьев и окончательная потеря надежды что-то прояснить.
(— …В общем, дело ясное, что дело темное, — хмыкал Виталь. — Фантазируй на здоровье. Например, что действительно убийство: но не по заказу Кеннеди и даже не с подачи мафиозного босса Сэма Джанканы — о чем тоже поговаривали, — а… Кстати, может, слухи в таком количестве и столь противоречивого содержания появились не вполне сами по себе?..)
Может, может, подумал я. И даже наверняка… И вдруг понял, что кто-то стоит надо мной.
Один из гопничков. Длинный, сильно бухой и агрессивно-веселый. Я сразу сложил распечатки вчетверо и сунул в карман куртки. Гопничек не спеша обогнул угол стола и с размаху приземлился напротив меня:
— Здорово! — Рожа красная, довольная, зенки пьяно нетерпеливо блестят.
— Здорово, — говорю. Оглядываюсь назад. Большая часть компании продолжала орать и пихаться, но одна девка разглядывала нас: с глумливым удовлетворением, хотя и без особого интереса. Сидела гопота как раз между мной и выходом.
— Вот скажи, — начал «мой», наваливаясь на столешницу, дыша перегаром, — вот ты тут сидишь… Читаешь… — Он импровизировал, сам почти не обращая внимания, что несет.
Ему было от силы лет восемнадцать. Четыре здоровенные конечности. Восемьдесят килограммов говна.
— Ну? — говорю после паузы.
— А ты у меня спросил? Можно мне, типа, тут сидеть?..
Мы смотрели друг на друга.
— А кто ты такой? — спрашиваю.
— Я? Ты не в курсе, кто я такой? А я здесь все держу, понял?
Я не ответил. Че тут было отвечать. Сидел и ждал.
Когда понял, что ничего не дождусь, допил водку, поднялся и пошел наружу.
Леха этого козла еще с самого начала заметил — но тогда внимания не обратил. А когда накатили, вдруг чего-то вспомнил. Поднял голову — козел так и сидел со своими бумажками. Читал. Читатель. Мудак. Потом еще накатили, потом Леха встал и пошел к мудаку.
Тот делал вид, что не замечает его. А может, правда зачитался, лох отмороженный. Совсем какой-то придурок.
Он, наконец, очнулся, увидел Леху и быстренько бумажки свои подобрал. Перессал, блядь, моментально.
— Здорово! — Леха сел.
— Здорово. — Придурок смотрел на него. Глаза как у обдолбанного.
— Вот сидишь ты тут, читаешь, — сказал ему Леха. — А хули ты тут сидишь?
Тот смотрел, блядь, типа ничего не понимает. А может, правда не понимал. Реально он был под балдой, нарик сраный. Рожа, блядь, как у мумии.
— Ну? — выдавил нарик, типа ему трудно было говорить. Или больной какой-нибудь, псих, подумал Леха. Ему уже стало неинтересно.