Тимошкина марсельеза - страница 18
Только с одним, который пришёл в роскошной шубе и старался взять криком, Репкин поспорил:
— Вы потише, — сказал он. — Я слышу — кричать нечего.
— Мне петь в казарме?! С ума сошли, товарищи! — возмущался владелец роскошной шубы.
Не повышая голоса, Репкин стал ему разъяснять, что петь в казарме — большая честь. А когда певец, хлопнув дверью, ушёл, Репкин покачал головой:
— Знаменитый певец, а революционного сознания не имеет.
— Ты бы сразу на него пистолет наставил, — посоветовал Тимошка. — Не видишь, что ли? Буржуй!
— Ничего, образумится, — сказал Репкин. — Запоёт!..
В царском дворце было не топлено. Ноги у Тимошки окоченели, и он, сидя на своём стуле, постукивал нога об ногу, стараясь согреться.
— Озяб? — спросил его Репкин.
— Маленько. А ты что же всё не работаешь? — Тимошка ждал, когда Репкин начнёт работать и когда ему перестанут мешать.
— Как — не работаю? — удивился Репкин. — Ну и Тимофей! Подожди, вечером на квартиру пойдём. Там, брат, отогреешься!
— А можно, я за Ахиллом сбегаю? — спросил Тимошка.
— Это можно, — разрешил Репкин. — Беги! Дорогу-то обратно найдёшь?
Тимошка даже засмеялся:
— Да меня куда хошь заведи — я найду.
— На суше — не на воде: не потонешь! — пошутил Репкин. И строго наказал: — Чтобы без баловства, понял?
За Ахиллом
Чем ближе подходил Тимошка к заставе, тем всё больше ему хотелось, чтобы поскорее показалась знакомая крыша. Если бы Тимошка не встретил Репкина, может, он и не пошёл бы к Тарасовым. Но теперь жалеть его не надо и кормить тоже… Спросят:
«Где будешь жить?»
«Во дворце!..»
Фроська так рот и разинет. А он заберёт Ахилла и скажет:
«Прощайте! Если я вам совсем не нужный».
«Оставайся!» — будет просить его Пелагея Егоровна.
Он уже представлял себе, как, распахнув двери, Фроська выбежит ему навстречу:
«Вернулся! Пришёл!»
Пелагея Егоровна приветливо скажет:
«Оботри ноги. Входи».
И он шагнёт через порог.
Войдя во двор дома, где жили хозяева, Тимошка даже не стал стучать в дверь. Он понял, что в доме уже никого нет. Его увидела соседка.
— Они тебя ждали… — вздохнула она. — Только вчера уехали. За хлебом поехали в тёплый край.
Тимошка глядел на замёрзшие окна, на крыльцо, на котором Фроська колола лучину, и решился спросить:
— Ахилла они с собой взяли, не знаете, тётенька?
— Попугая? Вот этого не скажу. — Она подняла вёдра и, поглядев на Тимошку, который стоял молча, сказала в сердцах: — На кой он им, попугай? Только корми! А сварить — в нём ни жиру, ни мяса. Одни перья! — Гремя вёдрами, соседка хлопнула калиткой.
А Тимошка, не заходя в сарай, где, может быть, ещё стояла старая дедова шарманка, ушёл со двора.
Уже вечер
Уже вечер. У народного комиссара Луначарского давно кончилось шумное заседание. Народ разошелся.
Репкин всё поглядывал на дверь, ждал, что вот-вот появится Тимошка. «Где его черти носят? Темно уже».
— Опять остаётесь здесь ночевать, товарищ Репкин? — спросил Луначарский.
— Нет, Анатолий Васильевич, сегодня на квартире ночую. Не один, — добавил Репкин.
И Репкин стал рассказывать комиссару про Тимошку.
— Удивительный! Поёт, пляшет, от горшка два вершка и на всём земном шаре ни одного родственника.
— Это трагедия — одинокие дети! — Луначарский грустно посмотрел на Репкина. — Вы Дзержинского знаете? Обратитесь к нему.
— Нет. — Репкин покачал головой. — Нет, Анатолий Васильевич: из приюта этот артист сбежит. Его к музыке надо пристроить.
— Ну что ж, поглядим вашего вундеркинда, — улыбнулся Луначарский.
— Завтра вымою — приведу, — пообещал Репкин. — Сегодня с ним на квартиру пойдём.
— А помните, как вы капризничали? — спросил Луначарский. — Вот и вам пригодился дом. У каждого человека должен быть дом, товарищ Репкин. — И Анатолий Васильевич, вынув из кармана часы, покачал головой. — Мне сегодня непременно попадёт. Никогда не нужно обещать, что придёшь пораньше!
Попрощавшись, Луначарский ушёл. А Репкин, оставшись один, задумался. «Каждому человеку нужен дом…»
Как же не помнить!
— Вот вам ордер, — сказал Луначарский спустя несколько дней после того, как они познакомились.
— Зачем это? Мне не надо. Я не просил.
— Видите ли, я заинтересован, чтобы мои сотрудники высыпались, — ответил Луначарский, но Репкин продолжал отказываться. Тогда Анатолий Васильевич даже вспылил: — В конце концов, я требую, чтобы вы жили по-человечески…