Типы прошлого - страница 33

— Не бойся, сказалъ онъ улыбнувшись какою-то безнадежною улыбкой;- я въ Христа вѣрую!..

— Да подкрѣпитъ же Онъ тебя въ этотъ трудный часъ! молвилъ я, крѣпко сжимая его руку. — Прощай! Въ которомъ часу сбираешься ты уѣхать?

— Не знаю еще. Жду писемъ… Пожалуйста, не пріѣзжай провожать… Мнѣ легче одному, сказалъ онъ глухо.

— Какъ хочешь. Такъ до свиданія у Пальцына?

— Да. Прощай, Мумка, благодарствуй! Ты все прежній, какъ въ лицеѣ…

Я вышелъ на лѣстницу, и, — отчего не признаться? я былъ еще молодъ тогда, — заплакалъ какъ ребенокъ.

Отъ Кемскаго я отправился къ Чесмину.

Тамъ встрѣтилъ меня слуга совершенно иного покроя? чѣмъ Грызунъ, старый хрычъ съ краснымъ носомъ, постоянно находившійся въ подпитіи и постоянно съ бариномъ зубъ-за-зубъ. Баринъ, какъ водится, состоялъ у него въ полной командѣ.

На вопросъ мой: дома-ли Гавріилъ Степановичъ и что онъ дѣлаетъ? я получилъ такой отвѣтъ:

— А что ему дѣлать! Прошляндалъ всю ночь, а днемъ спать залегъ; съ самыхъ полуденъ и по сей часъ безъ проcыпа дрыхнетъ…

— Разбуди его, пожалуйста. Мнѣ нужно съ нимъ видѣться.

Онъ махнулъ рукой.

— Пробовалъ! Не то будилъ, за ноги, то-есть, дергалъ. Куда-те! Храпитъ что твоя попадья!… А еще бариномъ прозывается!… Ноги-то я ему сволокъ, примолвилъ онъ съ какимъ-то торжествомъ.

— Какъ хочешь, а мнѣ его видѣть надобно, сказалъ я, направляясь въ комнаты.

— А мнѣ что?… Мнѣ ничего… Буди себѣ его, пожалуй, заворчалъ старый слуга. И закричалъ мнѣ вслѣдъ: — Вы его подъ мышки-то легонько щекотните, онъ эвтого боится!…

Я, дѣйствительно, нашелъ Чесмина почивающимъ сномъ праведнаго, поперекъ огромной кровати и съ ногами, спущенными на полъ.

Щекотать его подъ мышки не оказалось впрочемъ необходимости: онъ проснулся по первому моему зову.

Раскрывъ глаза, онъ остановилъ ихъ на мнѣ съ умильною улыбкой.

— Только во снѣ счастливъ человѣкъ! сказалъ онъ, лѣниво поднимаясь на локтяхъ и не безъ нѣкотораго удивленія взирая на свои ноги. — Видѣлъ я ее, другъ мой любезный, видѣлъ сейчасъ. Блаженство! На балконѣ, майскимъ утромъ, и я тутъ, а она…

Но мнѣ было не до его сновъ.

— Я пріѣхалъ съ тебѣ съ отвѣтомъ, сказалъ я.

— Съ какимъ отвѣтомъ? спросилъ онъ, зѣвая и все глядя на свои ноги.

Въ спальню вошелъ въ это время вышереченный слуга его.

— Жандаръ былъ отъ начальства, приказывалъ, чтобъ вы въ нимъ обѣдать ѣхали.

— Пошелъ вонъ! крикнулъ на него Чесминъ.

— Одѣваться вамъ пора, чего кричать-то! хладнокровно отвѣчалъ тотъ, не трогаясь съ мѣста.

— Это ты мнѣ ноги съ кровати стащилъ?

— А то кому еще?

— Пошелъ вонъ!

— Умываться готово! Слышали: начальство требуетъ? Царское жалованье небось любитъ получать, а отъ службы-то упаси Господи! обратился онъ во мнѣ, тыкая пальцемъ на барина.

Чесминъ показалъ ему кулакъ и отправился въ умывальному столу.

Баринъ и слуга перебранивались до той самой минуты, когда Чесминъ застегнулъ наконецъ послѣдній крючокъ своего мундира, надѣлъ саблю и взялъ каску въ руки.

— И теперь вонъ! повелительно указалъ на дверь майоръ.

Слуга вышелъ, хлопнувъ этою дверью такъ, что задребезжали окна.

— Да ты помнишь-ли еще, съ чѣмъ пріѣзжалъ сегодня во мнѣ? спросилъ я чудака.

Онъ стоялъ передъ зеркаломъ, охорашиваясь, и въ зеркало же подалъ мнѣ утвердительный знавъ головой.

— Скажи же ты своему генералу вотъ что: такъ какъ Кемскій уѣзжаетъ изъ Москвы сегодня вечеромъ, то я полагаю, что и надобность въ моемъ честномъ словѣ превращается съ этимъ отъѣздомъ. Слышалъ?

— Слышалъ… А что же это должно значить по-нашему, по-мужицкому? спросилъ, помолчавъ, Чесминъ.

— То, что здѣшнему начальству нечего болѣе тревожиться по поводу этой исторіи.

— Значитъ, уладилось дѣло?

— Уладилось.

— И морякъ твой дѣйствительно сегодня уѣзжаетъ?

— Можешь справиться самъ въ его гостиницѣ.

— И драться они не будутъ?

Онъ взглянулъ на меня своимъ лукаво-невиннымъ взглядомъ.

— Передай отвѣтъ мой какъ есть: это все, что я отъ тебя прошу, отвѣчалъ я.

— Послушай, любезный другъ, молвилъ Чесминъ, — ты хитеръ, да вѣдь и я не промахъ; садись-ка лучше, да настрочи мнѣ этотъ отвѣтъ на бумагѣ.

— Изволь.

— Вотъ такъ лучше будетъ! сказалъ онъ, когда я кончилъ, засыпая пескомъ мое писанье:- и волки сыты, и овцы цѣлы. А ничего, ловко придумано! замѣтилъ онъ, засмѣявшись и оборачиваясь снова въ зеркалу.