Типы прошлого - страница 4
— Обратился вспять, съ духомъ зѣло сокрушеннымъ, яко втунѣ вознесъ мольбы своя въ кумиру не внемлющу! прогнусилъ онъ дьячкомъ ему вслѣдъ, комически качая головой. — Похѣрили, значитъ, аминь. Теперь, братъ, поплыла она на суденышкѣ оснащенномъ, по морю по окіану, къ славну острову Буяну; вѣтеръ дуетъ поддуваетъ, нашъ корабликъ подгоняетъ. Смотрѣть болѣе ничего не осталось: тѣ же и прежніе. Пойдемъ, сыграемъ пульку отъ скуки. Вотъ въ намъ кстати и третій идетъ, Говорило Стаканычъ сердечный, тараканчикъ запечный.
— Не съ тебя-ли Грибоѣдовъ Репетилова списалъ, осиплая трещотка? отвѣчалъ ему на это, подходя, Гавріилъ Степановичъ Чесминъ, прелысый, презабавный и предобрѣйшій малый, съ которымъ Крусановъ вѣчно вздорилъ, хотя души въ немъ не чаялъ.
— Бѣда отъ нѣжнаго сердца: водевиль безъ начала и конца, сочиненіе майора Чесмина, провозгласилъ онъ опять, помирая со смѣху и нисколько не оскорбляясь словами пріятеля. — У чьихъ ногъ лежишь въ настоящее время, отвѣчай, плешандасъ?
— Да намѣренъ на твое мѣсто проситься, къ Ольгѣ Николаевнѣ, отвѣчалъ пресеріозно Чесминъ.
— Ну, однако, братъ, пожалуйста, безъ глупыхъ шутокъ, вспыхнувъ, пробормоталъ Крусановъ и надулся.
Онъ былъ ревнивъ и не допускалъ даже мысли о чьемъ-нибудь посягательствѣ на то, что давно уже привыкъ почитать своею неотъемлемою собственностью.
Мы усѣлись за карты въ дальней комнатѣ.
Партія наша кончалась, какъ подошелъ во мнѣ Кемскій.
— Я тебя ищу по всему дому, сказалъ онъ, крѣпко сжимая мою руку:- ты ужинаешь?
— Никогда.
— И прекрасно. Я предлагаю тебѣ уѣхать вмѣстѣ и не медля.
— Готовъ.
Мы вышли вмѣстѣ на крыльцо.
— Гдѣ ты остановился? спросилъ я.
— На Тверской, тутъ по близости, но мнѣ бы не хотѣлось домой. Съѣздимъ въ Кремль, я еще тамъ не былъ… Что за дивная ночь!
— Наша, братъ, русская красавица-ночь, холодная, да здоровая, сказалъ я, усаживаясь съ нимъ въ сани, съ какимъ-то давно неиспытаннымъ удовольствіемъ: такъ весело было мчаться въ эту ясную зимнюю погоду по скрыпучему снѣгу и чувствовать близко себя этого милаго товарища юности…. — Ну, говори, началъ я, — откуда ты,
— Изъ Камчатки, дружище, прямымъ путемъ. Фрегатъ мы оставили въ Петропавловскѣ, а экипажъ вернулся сухимъ путемъ….
— А сюда пріѣхалъ когда?
— Нынче утромъ. Отъ корридорнаго въ гостинницѣ узналъ, что княгиня Марѳа Львовна даетъ сегодня балъ. Я вспомнилъ, что она мнѣ какою-то тетушкой приходится, переодѣлся и поѣхалъ въ ней съ визитомъ, единственно для того чтобъ она меня на вечеръ свой пригласила, — такъ хотѣлось мнѣ скорѣй людей увидать! Вѣдь я, братъ, одиннадцать мѣсяцевъ выжилъ въ устьяхъ Амура, среди такого дикаго люда, которому географы до сихъ поръ не нашли приличнаго названія.
— И на этомъ балѣ ты уже никакъ не думалъ встрѣтиться….
— Съ тобой? перебилъ меня Кемскій.
— Ни со мной, ни….
— Ни съ Наденькой Чемисаровой, домолвилъ онъ безъ запинки, — нѣтъ. Мнѣ, говорила она, писали въ Иркутскъ, что они будутъ съ отцомъ въ Москву зимой, но письма этого яне получилъ. И поэтому скажу тебѣ откровенно, я сегодня такъ счастливъ, какъ еще никогда въ жизни не бывалъ. Да въ тому же эта ночь, и Москва…. Послушай, Мумка, воскликнулъ онъ, припоминая мнѣ мое старое школьное прозвище, — не мѣшай мнѣ только воротникъ шинели, я бы тебя, ей-Богу, укусилъ съ радости!
И онъ залился своимъ добрымъ, поджигающимъ смѣхомъ, отъ котораго, бывало, шелъ гулъ перекатомъ по всѣмъ лицейскимъ корридорамъ.
Мы въѣхали въ Кремль. Сіяющая и безмолвная ночь мягко лежала надъ нимъ, надъ необозримою равниной Замоскворѣчья, одѣтою въ серебряную ризу снѣга. Будто повисшіе въ воздухѣ, сверкали въ вышинѣ кресты церквей, озаренные полною луной….
— Къ Благовѣщенскому собору. Стой! закричалъ Кемскій, выскочилъ изъ саней, снялъ киверъ и сталъ набожно креститься. — Годъ тому назадъ, въ Охотскомъ морѣ, насъ прибило штормомъ въ берегу, началъ онъ затѣмъ, — мы погибали. Три дня и три ночи, подъ страшнымъ прибоемъ, стаскивались ни съ мели. Вѣтеръ не утихалъ, мы потеряли всякую надежду. Матросы надѣли бѣлыя рубахи. Я утомился страшно, опустился у гротъ-мачты и заснулъ какъ убитый. И въ это время мнѣ приснился вотъ этотъ сонъ, промолвилъ онъ, обводя кругомъ рукой, — Кремль съ его святыней, и эта безконечная даль, и въ каждомъ домѣ этотъ огонекъ лампады передъ семейными, старинными иконами…. Я помню, я проснулся тогда весь въ слезахъ; чудныя, братъ, сладкія были эти слезы! Мнѣ не хотѣлось умирать, а въ этомъ снѣ я почерпнулъ какую-то неодолимую надежду въ наше спасеніе. И точно: на зарѣ вѣтеръ перемѣнился противъ всякаго чаянія. И вотъ, какъ видишь, я живу и…. и счастливъ, повторилъ онъ опять. — Оторваться не хочется отсюда, продолжалъ Кемскій, облокачиваясь на рѣшетку, — какая тишь, какая ширь кругомъ! И не правда-ли, кажется, что какое-то таинственное, отъ вѣка жданное слово должно сейчасъ сказаться тебѣ отъ этого безмолвія и шири необъятной? Вся наша Русь родная сказалась въ этой картинѣ….