Тишина всегда настораживает - страница 9

Шпербер осмотрелся. Картина была действительно пестрая: все одеты кто во что горазд. Какими разными они были! Ранняя лысина одного соседствовала с африканской шевелюрой другого, бакенбарды до самого подбородка — с прической «ежик», как у метателя молота. Морские тужурки и французские куртки. Среди габардиновых брюк выделялись черные кожаные штаны. Шпербер представил, как бы все это выглядело, если бы эти ковбойские сапоги шли в ногу с разношенными монашескими ботинками, и в этот момент лейтенант Вольф сделал ему знак подойти:

— Завтра рано утром вы явитесь к командиру батареи.

Сладкой жизнью то время, конечно, не назовешь. Но, честно говоря, то были лучшие годы отца. Нынешним мальчикам об этом рассказывать вряд ли стоит, а вот люди старшего поколения все это помнят. Нельзя сказать, чтобы его отец был приверженцем Гитлера, но военную выправку он приобрел в те времена. Армия — это все-таки лучшая школа. Не для интеллекта, разумеется, а для жизни вообще, Похлопывая себя ладонью по груди, отец говорил: «Самообладание прежде всего. И главное: товарищество, товарищество до последнего дыхания. — Он шлепнул Йохена по плечу. — А существует оно сегодня?»

Мать была иного мнения. Отец не должен сбивать с толку своего сына. Не исключено, что Йохену придется стать профессиональным военным. Йохен этого не хотел, но они не слушали его и продолжали высказывать свои мысли. Кто знает, может, их сын через пятнадцать месяцев вновь обретет себя на гражданке. Правда, времена теперь не такие, чтобы каждый мог стать инженером. Такого вообще в мире нет. И потом, Йохен сам говорил, что каждые три года нужно пополнять свое образование — ведь техника так быстро развивается. «А что может мальчик тут сделать?» — спросил отец. Мать покачала головой: ему же ничего иного не остается, как идти в армию. Она посмотрела на сына. Он сказал: «Кое-кто отказывался служить в армии». Отец замахал руками: «Нет, нет и нет! Свобода — она портит человека. Военная служба не может повредить». В его мастерскую только что вернулись три парня, отслужившие в армии. Там они отлично овладели вождением грузового автомобиля. Да и по характеру стали спокойнее, разумнее. Себя соблюдают. «Иди в армию, Йохен», — посоветовал отец. «Да я в общем-то не возражаю. Хотя и не очень горю желанием», — заметил Йохен. Отец успокоился: «Ну, аппетит приходит во время еды».

Йохена всегда привлекали какие-то перемены в жизни. Уехать в другую страну он так и так не мог. Тем более теперь, когда его «сцапали». Если он попытается это сделать, то его достанут через «Интерпол».[3] Кроме того, если он будет служить в армии, то сможет заняться спортом. Да и технический уровень в армии очень высок. Может, он попадет в ракетные войска или куда-нибудь в этом роде. Во всяком случае это лучше, чем богадельни или больница. На гражданке в общем-то тоже не сладко…

Фельдфебель на вещевом складе знал свое дело. Он приказал новобранцам стать смирно, чтобы определить, у кого какая фигура, осведомился о размере обуви, сообщил данные помогавшему ему ефрейтору, и буквально через пару минут все их обмундирование — рубашки, брюки, куртки, плащи, ботинки, сапоги, стальные шлемы с маскировочными сетками — лежало перед ними. И все оказалось впору.

Подошла очередь Шпербера. Как и другие до него, он взял серые форменные брюки, рабочие штаны, сапоги и ботинки, чтобы примерить. Все подошло. И вот они уже пробуют новую одежду на деле: натянули обмундирование и выстроились перед казармой; затем — в спальню, переодеваются в рабочую форму, выходят на плац; потом опять идут в спальню, снимают рабочую форму, натягивают спортивные костюмы — и так несколько раз туда и обратно, в новом виде. Снизу — на этаж, с этажа — вниз в течение двух часов. Прямо маскарад. Не отставать от других! Не нарушать эдешний распорядок, пусть даже уже на второй день пребывания в батальоне!

И вот наконец рубашки сложены, белье — тоже, носки закатаны. Сразу же по окончании — проверка шкафов. Унтеры заставляют каждого новобранца открывать шкаф и проводят контрольную проверку. Все шкафы открыты. Ревизия продолжалась до отбоя. По окончании Кубик сказал: