Тоётоми Хидэёси - страница 10

К концу своей жизни (Ёсимицу умер в возрасте 50 лет) сёгун потерял всякий интерес к политической жизни. Он все дальше отходил от государственных дел и все больше предавался мелким жизненным страстям. Мысли о собственном возвеличении и прославлении занимали его теперь куда больше, чем дела и судьбы государства. Званые обеды и ужины, торжественные церемонии, тщательно продуманные сценарии ритуальных приемов по самому незначительному поводу — все это служило одной-единственной цели — угодить безмерному честолюбию сёгуна, утолить его неуемную страсть к почестям и славе. Во всем он старался подражать придворной аристократии, слепо копируя ее изысканные манеры, нормы поведения и представления о вкусах — словом, все то, что при дворе считалось хорошим тоном. Нарочито показное покровительство искусству тоже должно было создать у высшего сословия впечатление, что сёгун ни в чем не уступает придворной аристократии и самому императору. Он хотел даже провозгласить своего любимого сына Ёсицугу императором; во время грандиозного пиршества, специально устроенного в честь императора и высочайших придворных особ, Ёсимицу пытался склонить императора к этой идее. И как знать, возможно, что сын сёгуна и был бы провозглашен наследным принцем, если бы смертельная болезнь внезапно не сразила Ёсимицу.[22]

После смерти Ёсимицу политическое влияние клана Асикага заметно падает. Власть сёгунов практически ограничивается столицей да небольшим числом прилегавших к ней провинций. Вся остальная обширная территория страны жила своей обособленной жизнью. Военные правители дома Асикага продолжали царствовать, но уже не правили, хотя их власть, во многом по инерции, сохранялась вплоть до 1573 года, когда был свергнут последний, пятнадцатый по счету сёгун этой некогда всесильной феодальной династии.

Восьмой сёгун этого клана — Ёсимаса, при котором вспыхнула война Онин, еще больше, чем его предшественники, питал отвращение к политике. Он рано самоустранился от государственных дел, которые довольно быстро ему наскучили, уединился в своем дворце, где в кругу приближенных вельмож и наложниц вел праздный образ жизни, транжиря направо и налево огромные государственные средства, соперничая в роскоши и пышности с императорским двором.

Профессор Токийского университета Танака Ёсинари, основываясь на исторических источниках, подсчитал, что только на строительство одного дворца, щедро украшенного золотом, серебром и драгоценными камнями, Ёсимаса израсходовал колоссальную по тем временам сумму — 60 миллионов кан.[23] Автор считает, что такая расточительность сёгуна послужила одной из главных причин, вызвавших войну Онин[24].

Летописец оставил следующую запись в хронике годов Онин: «В первом году Онин (1467 г. — А. И.) страна переживала сильное волнение. В течение длительного времени пять ближних провинций и семь областей[25] находились в полном беспорядке. Виной тому был верховный властелин сёгун Ёсимаса, который был седьмым правителем после Такаудзи. Вместо того чтобы вверить дела страны достойным министрам, Ёсимаса правил, идя на поводу у неблагоразумных жен и монахинь, таких, как госпожа Томи-ко, госпожа Сигэко и Касуга-но Цубонэ. И это несмотря на то, что они не могли даже различить правду от кривды и были абсолютно несведущи в делах государства. Распоряжения, касавшиеся управления страной, отдавались во время коротких пауз между беспробудными пьянками и увеселениями»[26].

Запросы сёгуна непрерывно росли, а казна пустела: поступления с мест непрерывно сокращались. Опустошительные междоусобные войны пагубно отражались на сельскохозяйственном производстве, разоряли основную массу крестьян-налогоплательщиков, которые все чаще и активнее выступали против непомерных поборов. Пользуясь ослаблением центральной власти и падением влияния сёгуната, военные администраторы провинций все меньшую часть налогов переводили в центр, все большую ее часть присваивали, Все реже они действовали в интересах центрального правительства, все чаще заботились о собственном обогащении. Захватывая государственные земли, наместники сёгуна, некогда служившие надежной опорой центральной власти, постепенно сами превращаются в крупных землевладельцев, выходят из повиновения центру и нередко принимают сторону противников сёгуна — могущественных феодальных домов, обладавших реальной силой и претендовавших на верховную власть.