Тогда шумела листва [авторский сборник] - страница 5
За три года моих полевых охот Фингал сделал всего первую стойку на зайца и, думаю — не скоро сделает вторую.
Именно по этим соображениям я решительно возразил Коле:
— Не заяц!
— Но кто же?
В конце сентября тетерев не позволит приблизиться к себе ни человеку, ни собаке — улетит. Значит, тетерев исключается.
Серые куропатки? Да. На них собака встанет на стойку, но до стойки они побегают, поводят и собаку и охотника. А тут пёс взял с места.
По внезапности стойки и по характеру местности оставалось предполагать, что Фингал нашёл маленькую полевую курочку, и я ответил Коле:
— Пе-ре-пёл-ка!
Но в глубине души у меня не было полной уверенности: для перепёлки Фингал слишком пригибался, слишком осторожничал. Я хотел сказать это Коле, но неожиданно раздался сухой треск или, вернее, металлический стук взлёта. Так начинает стучать включённый мотор.
Взлетел тетерев — старый, краснобровый черныш, чёрный, как головешка. Я быстро поставил бескурковку в плечо, уже хотел нажать на спуск, но большая птица скрылась за краем берега начинающегося лога.
— Ушёл без выстрела, — сказал Коля услышанную от охотников и понравившуюся ему фразу.
А я-то утверждал, что тетерев в конце сентября не пустит близко ни собаку, ни охотника! Было так обидно, я так был взволнован случившимся, что не сразу заметил продолжающейся стойки Фингала. Заметив её, я вскинул ружьё и негромко произнёс:
— Неужели ещё!
Коля вкрадчиво высказал догадку:
— Большая птица, много запаху оставила… Это запах улетевшего тетерева…
— Птица есть, — зная свою собаку, сказал я с такой уверенностью, что Коля тоже поспешил взяться за ружьё.
И ещё один черныш с таким же металлическим треском взметнулся вверх.
Картина шумного взлёта краснобровой птицы навстречу лучам, хотя и полдневного, но косого осеннего солнца, захватила дух. Но радость оказалась кратковременной.
Моё ружьё было послушно мне много лет, оно было для меня почти живым существом. Не раз я ловил себя на разговоре со своим стальным комлатым[6] другом — со своей бескурковкой. После удачного выстрела я говорил ей:
— Точная работа! Делаешь не в службу, а в дружбу.
Моё плечо никогда не чувствовало тяжести ружья. В лесу, в поле, на широких весенних разливах оно дополняло меня. В его стволах были постоянно заготовлены два грома — два моих повелительных голоса.
И сегодня оно впервые мне отказало. Я даже не услышал щёлка внутренних спрятанных курочков. А тетерева продолжали взлетать. Их было около десятка.
Обращаясь к Фингалу, я сказал:
— Так-то, друг, ты хороший пёс. А я — хуже щенка лопоухого.
Приставив ладонь к своему правому уху и как бы удлиняя его, добавил:
— Да, хуже такого лопоухого… Все улетели!
А Коля? Какая редкая возможность представлялась ему испробовать свои силы по матёрым чернышам. Надолго хватило бы рассказов о том, как упали один за другим пять петухов в новом повороненном пере, пять тяжёлых, краснобровых.
Но и у Коли вышла заминка: изношенный, побывавший на мокрой охоте бумажный патрон, с трудом вложенный в патронник, дал осечку.
Но что же случилось с моим ружьём? Я раскрыл его, и выбрасыватели, сухо щёлкнув, вытолкнули пустые гильзы.
Всё объяснилось. Вспомнился недавний привал и стрельба по картошке. Из ружья стреляли, но ружьё не зарядили. И я наводил в тетерева незаряженную, лишённую на этот раз голоса бескурковку.
Горечь от ошибки выветривалась. Коля напомнил:
— А вы говорили, что в конце сентября тетерев не будет ждать, пока собака выследит и встанет, указывая направление носом. Вот они сидели.
— Видно, сегодняшняя высокая температура, необычная для конца сентября, изменила поведение птиц.
— Значит, не всё потеряно, — обрадовался Коля, — до вечера ещё найдём.
— Напрасные надежды. Это было в полдень — в самую жаркую часть сегодняшнего дня. А к вечеру похолодает. Тетерева не пустят.
Отказавшись от соблазнительного отдыха на берегу ручья, мы направились к дому.
Коля наполнил флягу ключевой водой, а я, взмахнув рукой по направлению к городу, скомандовал Фингалу:
— Вперёд!
Возвращаясь, мы с трудом преодолели шесть глубоких логов. Утром подъёмы не казались крутыми.