Тогда ты молчал - страница 34

— Но это так. Правда.

— Но другие…

— Они — классные! Все!

Мона вздохнула.

— Это неправда, Патрик. Над тобой постоянно насмехаются. Тебе дают какие-то смешные клички. У тебя… э-э… нет с ними контакта.

Их машина медленно пробиралась по среднему городскому кольцу к автобану. Раньше восьми часов они к Плессену не доберутся, автомобильное движение в направлении из города в это время было просто убийственным. Мона закурила еще одну сигарету, уже восьмую. До того как они выехали, Мона позвонила домой Антону, человеку, чьи, возможно, нелегальные сделки могли сломать ее карьеру, и узнала, что Лукас со своим другом сидят на террасе и поедают огромные порции мороженого. Таким образом, сейчас не было причины для беспокойства, даже если она опоздает. Не было причины… Не было…

— Какие клички? — Бауэр беспощадно прервал ее размышления, уведшие ее так далеко от этого места и этого времени.

Его голос стал совсем другим — более тонким, почти истерическим.

— Забудь. Это неважно.

И почему она не придержала язык? Такое ведь просто нельзя говорить.

— Но я хочу это знать.

— Да не в этом дело, Патрик.

Хотя, с другой стороны, может быть, правда будет для него целебным шоком. Может быть, эта пощечина нужна ему, чтобы наконец собраться с силами.

— Я хочу знать. Скажи мне! Что говорят другие обо мне?

Мона помедлила. Зачем она сказала ему это. Патрик Бауэр — «девочка».

Бауэр молчал всю оставшуюся до Герстинга дорогу. Моне очень хотелось спросить его, о чем он думает, но она знала, что он не ответит. По крайней мере, сейчас, когда он потерял перед ней свое лицо. Ведь он должен был воспринять все именно так. Не только как высказанное с хорошими намерениями предложение о помощи, но и как унижение. Но может, так даже лучше. Исходя из опыта Моны, мужчины не любили, когда им помогали, особенно если помощь исходила от женщины. Теперь вопрос заключался в том, как он будет реагировать на эту тяжелую обиду: воспрянет духом или предпочтет сдаться. Единственное, что теперь было невозможно, — продолжать жить как прежде, она захлопнула дверь, позволяющую вернуться обратно.

Иногда Мона думала, что было бы неплохо стать мужчиной. Не навсегда — так, на один день. Чтобы почувствовать то, что чувствуют они, думать, как они, бояться и любить, как боятся и любят они. Разница между мужчинами и женщинами казалась ей настолько огромной, что она часто удивлялась, как вообще могут возникать между ними какие-либо отношения.

Ревнивые мужчины выходят из себя, и это проявляется в гневе. Ревность женщины выражается в страхе. Профессиональный успех мужа — это символ статуса жены, успех жены — угроза для ее мужа. Женщины всегда хотят только любви, мужчины — прежде всего уважения. И так далее.

Для Моны повторная поездка в Герстинг стала каким-то дежавю, хотя сейчас уже наступали сумерки и поселок погружался в нереальный розовато-голубоватый свет. Однако даже сейчас Герстинг казался богом забытым местом. Магазины были закрыты, кафе пустовало, за исключением двух клиентов — молодой пары, сидевшей друг напротив друга и державшейся за руки.

— Как зачарованные, — пробормотала Мона, не ожидая ответа.

Бауэр действительно ничего не сказал.

Возможно, он еще некоторое время будет молчать, а после станет вести себя так, словно ничего не случилось. Может быть, завтра он подаст заявление о переводе в другой отдел. Может, он все-таки попробует бороться. Вариант номер три нравился Моне больше всего, потому что Патрик все-таки хорошо проявил себя на работе. Он быстро соображал, чего требовалось добиться на допросе, хорошо улавливал подтекст и недомолвки. Такие люди им нужны, но лишь при условии, что они будут проявлять свою чувствительность только в профессиональных целях, вместо того, чтобы делать ее смертельным оружием против себя. Сейчас Бауэр слишком мало спал, мало ел, и по нему было чересчур заметно, скольких усилий ему стоит держаться на ногах.

Они проехали Герстинг и направились по узкой проселочной дороге на улицу Ульменвег, куда Мона вскоре и свернула. Пока они тряслись по плохо заасфальтированной дороге, сумерки сгустились. В неверном свете лесок перед ними был похож на сплошную черную стену, силуэты деревьев образовывали зубчатый край, который четко вырисовывался на фоне бледного вечернего неба.