Только всем миром - страница 29

— Эх, — сказала она, — да разве вы скажете!..

Здесь, в этой, вероятно, случайно вырвавшейся у нее фразе, все было: и горечь, и злость, и боль. Но больше всего — опустошенность. То противоестественное состояние, когда человек перестает быть тем, что он есть. Когда он утрачивает все привычное и ни к чему уже не стремится… Уходил Чекалин из этого дома с тяжелым чувством. Подумалось с мимолетной досадой на себя: черт побери, наверно, это даже и непрофессионально — так близко к сердцу принимать дела и беды, в сущйости, чужих, совершенно случайных в твоей жизни людей; за столько-то лет — без малого тридцать! — службы мог бы уже, кажется, выработаться некоторый иммунитет…

И только подумал так, только-только взошла на ум эта слишком уж трезвая мысль, — сразу оборвал себя. Нет, с неожиданной для самого себя яростью сказал он себе, тысячу раз нет! Когда у меня, не приведи господь, притупится сердце и я перестану чувствовать чужую боль, когда однажды не содрогнется душа при виде безвинно пролитой крови, и женских слез, и такой вот, ничуть не лучше смерти, опустошенности, — в тот же час я заставлю себя уйти со своей службы, даже если до пенсии будет неблизко. Человек, накрепко отгородившийся от страданий других людей, человек, бестрепетно вершащий правосудие, человек, равнодушно отщелкивающий на неких незримых счетах боль и кровь людей, — такой человек непригоден для нашего дела. Профессионально непригоден…

Признаться, давненько не приходилось Чекалину видеть Исаева в таком возбуждении. Даже и для повышенно эмоциональной его натуры это был явный перебор. Он не говорил — рычал. Обрывистые фразы, и в конце каждой — ощутимый восклицательный знак, иногда два и три. А виною всему — Саня Буряк, которого Исаев теперь называл не иначе, как «этот Буряк». Так вот, «этот Буряк», как выяснил в порту Исаев, нагло врал, когда клялся и божился, что той ночью, во время своей вахты, ни на миг не отлучался с судна — дескать, даже если б и захотел — невозможно это было, физически невозможно, потому как «Геркулес» (так назывался буксирный катер) всю ночь в работе был, а не у причальной стенки загорал.

— Но ведь шкипер, — напомнил Исаеву Чекалин, — все это подтвердил давеча. Я не путаю?

— Шкипер! — кипел Исаев. — Да ни шиша он не знает!

Во время своего второго за этот день посещения буксира Исаев без особого труда — по вахтенному журналу «Геркулеса» — установил, что буксир в ту ночь не раз стоял у причала, причем однажды именно около ноля часов. Дальше — больше. Буряк, без сомнения, покидал судно в эту стоянку. Притом — тайно; ни шкипер, ни вахтенный штурман об этом не знали, поскольку отпрашиваться у них Буряк не посчитал нужным. Договорился с вахтенным у трапа — Платоновым, корешом своим давним, и был таков. Вернулся, по заверению Платонова, примерно через полчаса.

Факт, что и говорить, крайне любопытный открывался — за всей этой историей. Не то даже занозило Чекалина, что Буряк куда-то отлучался с судна, а вот — почему он так усиленно скрывает это? Какая такая нужда в том? Судя по всему, не тот парень Саня Буряк, чтобы испугаться какого-то там нарушения дисциплины, не признаться в эдаком пустяке: наверняка ведь обыденное для него дело. Тогда что же?

Комбинация фактов, затейливое их сцепление были не в пользу Буряка. Это надо же так идеально сойтись всем шестеренкам, чтобы отлучка с буксира, которую Буряк к тому же норовит скрыть, совпала — и по времени, и по месту — с убийством таксиста! Но что-то все- таки не устраивало Чекалина в этом фантастическом пасьянсе, в отличие от Исаева, которого, кажется, уже ничто не смущало. Собственно, именно дьявольские эти совпадения и настораживали: болван, спьяна хваставший будто бы совершенным им убийством таксиста, работает в порту; убийца, вероятно, сел в такси около порта; примерно в то время, когда совершено убийство, Буряк отлучается с судна, а затем именно это обстоятельство скрывает. Такой вот букет. Чекалин даже и в детективах терпеть не мог такого рода совпадений, полагая, что обилие их идет от неопытности автора. Реальность, по долгому уже своему опыту знал он, не столь щедра на подобные подарки.