Том 1. Корни обнажаются в бурю. Тихий, тихий звон. Тайга. Северные рассказы - страница 13

— О чем ты?

Он уловил в ее глазах растерянность.

— Никак не могу представить, что мы уже взрослые, Сашка… Ты вот уже окончил школу, мне остался один год…

— Да, — улыбнулся он неопределенно, — говорят, выпущенная из клетки птица долго не решается улететь.

— Человек не птица, и все же…

— Что? — спросил он, с любопытством взглянув ей в лицо.

— Непривычно как-то. Десять классов — и ты взрослый человек.

— Удивительное открытие!

— Смеешься!

— Приходится… Да ты погоди! — Он взял ее за руку. — Я ведь шучу. Зачем мне смеяться? Вот я недавно слышал от Генки Калинина, что ты меня любишь, ему вроде бы сестренка сказала.

С его стороны это была всего лишь шутка, но она сразу посерьезнела, она и раньше чувствовала перемену, назревавшую в их отношениях, только когда все это началось? Жили рядом, думала она, с усилием хмурясь, росли на глазах друг у друга, вместе учились, и всегда им было друг с другом интересно и свободно, а вот с некоторых пор он стал глядеть как-то иначе, словно бы со стороны, словно что-то отыскивая в ней и оценивая, и все это начинало ее тревожить, хотя и само смутное, не совсем приятное чувство беспокойства было ей приятно. А он старается делать вид, будто все остается по-прежнему, и они продолжают приглядываться друг к другу и ищут, все время ищут встреч. Видеться хотя бы мельком, хотя бы издали стало какой-то непреодолимой потребностью; вот и сейчас в его шутливых словах опять чувствуется желание отвлечь ее от главного, и в голосе у него неуверенность, почти просьба, а глаза странно вызывающи.

— Перестань, — негромко попросила она.

— А все же?

Молча посмотрев на него, она резко повернулась, и он едва успел удержать ее, схватив за локоть.

— Ведь да? Это ведь правда? Генка…

— Оба вы с Генкой идиоты. Вам бы…

— Ну ладно, кончено и забыто, Ирка, — сказал он, — я ведь тоже понимаю, что у тебя отец директор леспромхоза, а я… Ну кто такой я? — спросил он насмешливо, и она, быстро взглянув на него, с досадой отвернулась.

— Знаешь, Сашка, перестань, — сказала она медленно. — Ты меня всякими глупостями не удивишь, да ведь только к чему они?

Чуть приотстав, он нагнулся за еловой веткой, но девушка чувствовала на себе его взгляд, и это сердило ее и несколько волновало.

— Подожди, Ирина, — окликнул он другим, более спокойным, тоном, — давай лучше к озеру сходим, красотища там сейчас, воды полно, на зорях карась балует. Ты знаешь, Раскладушкин туда недавно ходил, пятьдесят штук принес.

Свернув на влажную, еле обозначавшуюся тропку, ведущую вглубь, они пошли друг за другом молча, девушка впереди, Александр — за нею, тропинка была слишком узка и неудобна. Все так же, не выпуская из рук еловой лапы, не отрываясь, он смотрел на шагавшую впереди девушку, и опять, в который раз уже, на него нахлынуло радостное ощущение силы, ему захотелось подхватить ее на руки, и даже мускулы напряглись и стало трудно дышать. Только бы подхватить на руки, подумал он, весь настороженный, подхватить, чтобы она испуганно обняла его за шею, почувствовать ее руки, интересно, обидится она или нет?

Словно подслушав его мысли, Ирина оглянулась.

— Что ты?

Он с усилием заставил себя отвести глаза в сторону, пристально посмотрел на острую вершину молоденькой елочки.

— Я-я? Ничего. Подумал вот… Кем бы хотел меня отец увидеть после школы? Ты же знаешь, у меня ведь отца совсем не было. Нет, быть он, конечно, был, но я его совершенно не знаю. Мать не любит рассказывать, говорит, что погиб во время войны, в сорок четвертом. А вообще-то она на этот счет неразговорчива.

— Ты только об этом думал сейчас? — спросила Ирина, делая удивленное и непонимающее лицо; она молча развела руками, улыбнулась. — Тебе, Сашка, в артисты бы…

— Куда уж, — сумрачно усмехнулся он. — Мы как-нибудь попроще проживем, наши идеалы: бревно — рубль, рубль — бревно. Правда, выражаясь так, я теряю в твоих глазах, но что поделаешь?

Тропинка, идущая по мягкой, мшистой почве, затейливо петляла по тайге то в обход валежины, то по молодому подлеску; между деревьями по земле ходил легкий ветерок, и в его шум дятел сыпал частую дробь.

Александр остановился.