Том 15. Простак и другие - страница 35

Наверное, не слишком умный мотылек придерживается таких же взглядов на лампу. Влетая в пламя, он поздравляет себя с тем, как здорово он построил отношения на отличнейшей основе, полной здравого смысла.

И вот, когда я чувствовал себя ясно и безопасно, грянула беда.

Была среда, мой «полувыходной», но за окнами лил дождь, и бильярд в «Перьях» не так уж манил меня, чтобы отшагать две мили. Я устроился в кабинете. В камине потрескивал приветливый огонь, и темноту освещало лишь поблескиванье углей. За окном шуршал дождь, трубка горела ровно. Всё это вместе, да вдобавок мысли о том, что пока я блаженствую, Глоссоп сражается с моим классом, навевало на меня задумчивый покой. В гостиной играла на пианино Одри. Звуки слабо долетали до меня через закрытые двери. Я узнал мелодию. Интересно, вызывает ли она и у Одри те же воспоминания, что и у меня? Музыка смолкла. Я услышал, как открылась в гостиной дверь, и Одри вошла в кабинет.

— Я и не знала, что тут кто-то есть, — сказала она. — Я замерзла. А в гостиной камин потух.

— Проходи и садись, — пригласил я. — Ты не возражаешь, что я курю?

Я подвинул для нее кресло к камину, ощущая при этом определенную гордость. Вот я, наедине с ней, а пульс у меня стучит ровно, мозг холоден. Передо мной мелькнул образ Настоящего Мужчины — сильного, хладнокровного, железной рукой контролирующего свои эмоции. Я упивался собой.

Одри посидела несколько секунд, глядя в огонь. В самой середке черно-красного угля вились маленькие язычки. За окном слабо завывал ураган, и струи дождя хлестали по стеклу.

— Тут так уютно, — произнесла она наконец.

Я вновь набил трубку и разжег её. Глаза Одри — я увидел их на миг в свете спички — смотрели мечтательно.

— А я сидел тут и слушал тебя, — заметил я. — Мне нравится последняя вещь.

— Тебе она всегда нравилась.

— Ты это помнишь? А помнишь, как однажды вечером… нет, ты, конечно же, забыла.

— В какой вечер?

— О, да ты не помнишь. Однажды вечером, когда ты играла именно эту мелодию… в студии твоего отца.

Одри быстро подняла глаза.

— А потом мы сидели в парке. Я выпрямился.

— Мимо еще прошел человек с собакой, — подхватил я.

— С двумя.

— Нет, с одной.

— С двумя. С бульдогом и фокстерьером.

— Бульдога я помню, а… честное слово, ты права! Фокстерьер с черным пятном над левым глазом.

— Над правым.

— Да, над правым. Они подошли, и ты…

— Угостила их шоколадкой.

Я медленно откинулся на кресле.

— У тебя поразительная память.

Она молча наклонилась над камином. По стеклу всё барабанил дождь.

— Так тебе по-прежнему нравится, как я играю на пианино?

— Еще больше прежнего. Теперь в твоей игре появилось что-то новое, чего не было прежде. Я не могу выразить, это…

— Думаю, Питер, это опыт, — спокойно перебила Одри. — Теперь я на пять лет старше. За эти годы много пережила. Не всегда приятно окунаться в жизнь, но… на пианино играешь лучше. Опыт входит в сердце и передается через пальцы.

Мне показалось, что говорит она чуть-чуть горько.

— Одри, тебе худо приходилось?

— Всякое бывало.

— Мне жаль.

— А мне в общем-то нет. Я многому научилась.

Она опять умолкла, взгляд её не отрывался от огня.

— О чем ты сейчас думаешь? — спросил я.

— О многом.

— О приятном?

— И о приятном тоже. Последняя мысль была приятная. Мне повезло, что я нашла теперешнюю работу. В сравнении с прежними…

Её передернуло.

— Мне бы хотелось, Одри, чтобы ты рассказала мне об этих годах, — попросил я. — Что еще за работы?

Одри откинулась в кресле и прикрыла лицо газетой. Глаза ее оказались в тени.

— Хм, дай-ка вспомнить. Какое-то время я работала медсестрой в Нью-Йорке…

— Трудно было?

— Ужасно. Вскоре мне пришлось это бросить. Но… всякому выучиваешься. Понимаешь, сколько в твоих бедах надуманного. Вот в больнице беды настоящие. Там они бросаются в глаза.

Я промолчал. Я чувствовал себя немножко неуютно. Так чувствует себя человек в присутствии другого, более значительного.

— Потом я нанялась официанткой.

— Официанткой?

— Говорю же тебе, чем я только ни занималась! Была и официанткой. Очень, кстати, плохой. Била тарелки. Путала заказы. А в конце концов нагрубила клиенту и отправилась искать другую работу. Кем я работала потом, забыла. По-моему, в театре. Год ездила с труппой. Тоже нелегкий труд, но мне нравилось. После этого стала портнихой, что труднее, это я просто ненавидела. А потом мне наконец впервые улыбнулась удача.