Том 16. Статьи. Рецензии. Заметки 1881-1902 - страница 10
Яков Сельвестович Рыбалкин.
Это объявление навело нас на следующие благочестивые размышления:
1) А что, если кто-нибудь разыщет вероломную и не послушается, доставит ее почтенному Якову Сильвестровичу? Что тогда будет?
2) Сколько получил за строчку почтенный Яков Сильвестрович? «Анекдот из его жизни» так интересен, что число читателей «Донской пчелы» по его милости в эти последние дни по меньшей мере утроилось… Но вернее всего, что гонорар за это объявление получил сам г. Тер-Абрамиан, «издатэл и рэдахтур»>*…Этот редактор считает вышеписанную статью только объявлением. Он не признает юмористом никого, кроме себя…
3) Слог объявления слишком напоминает слог г. Тер-Абрамиан…
Не подшутил ли над публикой сам маститый «издатэл»?
Осколки московской жизни>*
Видеть у себя в доме покойника легче, чем самому помирать. В Москве же наоборот: легче самому помирать, чем покойника в доме у себя видеть. Самый большой ерш, ставший поперек горла, не производит на мои нервы такого сильного, душащего впечатления, какое производят московские похороны>* (да и вообще все имена существительные, кончающиеся на «ны» и требующие выпивки, не обходятся даром московским нервам). Закапывая своего домочадца, москвич впервые только узнает, как почерствел, застыл и искулачился московский мерзавец, и перестает удивляться тем госпитальным солдафонам и «скубентам», которые мертвецов режут и в то же время колбасу едят… Например.
В 3–4 часа пополуночи кончается чья бы то ни было жена. Не успеет она испустить, как следует, последний вздох, как в передней уже слышится звонок и в дверях показывается красный нос гробовщика. Красному носу указывают на все неприличие его раннего прихода. Нос не смущается и замечает: «Самые лучшие-с… На их ростик, глазетовый ежели, на ножках… тридцать пять рублей-с…» Гробовщика гонят, за ним является другой, третий, четвертый… и так до полудня. В промежутках между гробовщиками вползают читалки — мелкие существа, похожие на черных тараканов и сильно пахнущие деревянным маслом и еловыми шишками. Откуда они так рано прослышали о смерти и из каких щелей выползли — бог весть. Без них обойтись как-то неловко, торговаться некогда — приходится волей-неволей соглашаться с их «ценой без запроса». Далее следуют: ненужная возня в квартале, наем линеек и певчих… покупка могилы — все это грубо, алчно и пьяно, как Держиморда>*, которому не дали опохмелиться. А потом, когда уже, кажется, все кончено, когда друзья-приятели и не помнящие родства сродственники с сизыми носами съедят традиционную трапезу, пожалует последний визитер, апогей московского мерзавчества, — сваха, предлагающая вдовцу свои услуги…
Вот они где, разрушители эстетики!>*
Гуси, как известно из басни Крылова, Рим спасли>*. Наш русский петушок не ударил лицом в грязь и тоже занялся спасением. Спасает он… русский стиль>*, а в этом стиле, как известно, почти все: и средостение, и основы, и «домой»… Наши московские зодчие народ большею частью молодой и ужасно либеральный. Квасу не пьют, «Руси» не читают>*, в одежде корчат англоманов, но знать ничего не хотят, кроме петушков. Римскому, готическому и прочим стилям давно уже дано по шапке. Остался один только петушок, которого вы увидите всюду, где только есть новоиспеченные лимонадные будки, балкончики, фронтончики, виньетки и проч. Патриотизм в искусстве — хорошая вещь, слова нет, но одно только скверно: отломайте петушков — и нет русского стиля. Было бы резонней и патриотичней, если бы петушки зависели от русского стиля, а не наоборот. В древности и кроме петушков много птиц было.
«Свет и тени» светили, светили, наводили тень, наводили и вдруг — чирк всеми спичками сразу! Редактор этого смиреннейшего из журналов, г. Пушкарев, не довольствуясь всеми ныне существующими источниками света, взял да и выдумал новый светильник>*. О его изобретении говорилось уже в газетах, а скоро появятся и целые объявления, гласящие о свече, не дающей ни копоти, ни запаха, горящей до бесконечности, зажигающейся при одном только слове «зажгись!» и стоящей полторы копейки. Свеча, говорят, новая, необыкновенная… Сам г. Пушкарев стал тоже необыкновенным: глядит Эдисоном, окружен заказчиками и фабрикантами и прикидывается не помнящим родства, когда заговаривают об его журнале. Новый Эдисон был бы любезен нашему московскому сердцу, если бы мы не знали за г. Пушкаревым одного грешка: во время о́но у него были интрижки с музой. Мы до сих пор помним эту строгую, серьезную, несколько желчную музу