Том 2. Произведения 1902–1906 - страница 4
Единственным нетерпеливо и долго ожидаемым событием, разнообразившим монотонную жизнь казаков, был прогон гуртов скота.
Вот на самом краю что-то зачернелось, шевелится и расползается по степи. Ближе, ближе… Видны уже конные на исхудалых, измученных лошадях с длинными, как змеи, ременными бичами, которыми они громко щелкают в воздухе, и рогатые головы крупного черкасского скота. Конные разъезжают по степи, подгоняют отстающих, бьют бичами и сердито покрикивают охрипшими, надорванными голосами:
– Ребята, гурт!..
Казаки вскакивают, как от электрической искры, высыпают из шалаша и, прикрыв ладонями глаза от слепящего солнца, жадно всматриваются в проходящий гурт. Подъезжают конные, приподнимают шапки.
– Здорово дневали.
– Доброго здоровья.
– Н-но и жарко, мочи нет.
– Тепло… Это откеда же гурт гоните?
– Это, милый человек, из благополучных местов.
– Оно и видно из благополучных: вон сивый бык к вечеру протянет ноги.
– Что ты! Что ж мы себе лиходеи, что ли: один бык заболел, все стадо пропало.
– А как ежели благополучно, так гоните через етеринарный пункт, потому нам строго-настрого не приказано пропущать скот.
– Нельзя ли у вас маленечко отдохнуть в шалашике?
– Пожалуйте.
Скот стоит, понурив головы. Гуртовщик слезает с лошади, отирая катящийся с лица пот и расставляя ноги, потом, согнувшись, пролезает в шалашик. Казаки пролезают за ним. Появляется водочка.
– Ну, как по газетам слышно, как теперича агличанка?
– Агличанка теперя молчит, а вот будто Китай подымается. Пожалуйте по рюмочке! Как же, господа честные, с гуртом будем?
– Да абнакновенно: к етеринару.
– По пятачку с головы?
– Как возможно! Мы присягали.
– По рюмочке пожалуйте!.. По шесть копеек, вот как перед богом.
– Покорно благодарим. Беспременно на пункт вам гнать придется.
– Милости просим… Вот мать пресвятая богородица, чтоб не сойтить мне с этого места, одна рубаха на плечах осталась… семь копеек…
– Мы душой рады для хорошего человека, – для хорошего человека отчего же не сделать?.. Главное, присягали, присяга… Опять то сказать: себя оберегаем, потому вы прогоните гурт, станет, упаси господи, скотина падать, а у нас там хозяйство, своя скотина. Опять же етеринар… и не увидишь, наскочит глазастый дьявол, как черт иму говорит…
Долго в шалашике слышится: «по рюмочке… покорно благодарим… главное, присяга… потому для доброго человека»… Наконец и гуртовщик и казаки вылезают из шалашика распаренные, красные, как из бани, с посоловелыми глазами. Казаки считают скот и получают по двугривенному с головы. Конные снова разъезжают по степи, хлопают бичами, и гурт уходит.
В виде разнообразия иногда наезжает ветеринар с пункта. Он с места начинает кричать и страшно ругаться.
– Это что такое?.. Да тут гурт целый прошел, следы кругом…
– Никак нет, вашскблагородие! Это прошлого месяца, што на пункт к вашему вашскблагородию заворотили который…
– Врете, мерзавцы: следы-то свежие, а через пункт за эти дни ни одной головы не прошло.
– Слушаем, вашскблагородие! – говорят казаки, держа под козырек и прямо и смело глядя ветеринару в глаза с таким видом, как будто хотели сказать: «Хоть режь, а мы не виноваты».
– Сгною в тюрьме мерзавцев!.. Сами себя ведь, подлецы, губите. Дома-то ведь скотина есть? Ведь присягали вы, негодяи, так вас и этак!..
– Так точно, вашскблагородие, есть скотина, по тому самому и оберегаем себя… а главное, што как присягали и присяге своей по гроб жисти…
Долго кричит ветеринар до хрипоты и потом уезжает. Казаки провожают его, и их невинные, покорные, безответные лица широко расплываются…
– Ишь расхорохорился, носастый черт!.. мало загребает.
Казаки знают, что, если ветеринар и не пропускает за взятку без осмотра скота, зато он всегда может на больший или меньший срок задержать здоровый скот и тем причинить гуртовщику огромные убытки. Понятно, что последний предпочитает откупиться.
Ветеринар уезжает, и опять зной, скука, безделье, побуревшая степь, мертвые солончаки, марево и столбы пыли.
Так провел Иван Чижиков свою службу. Наконец подошел срок. Собрал он свои пожитки в сумочку, зашил в тряпочку и повесил на гайтане на шею тридцать семь рублей сорок девять копеек, собранные им за службу; перекинул через плечо старую шинелишку, сумку, взял пику, помолился и отправился степью.