Том 2. Стихотворения, 1961–1972 - страница 11
на дрожащую ручонку.
В этой басне нет идей,
а мораль у ней такая:
вы решаете судьбу людей?
Спрашивайте про детей,
узнавайте про детей
нет ли сыновей у негодяя.
«Полюбил своей хладной душой…»
Полюбил своей хладной душой,
то есть был услужлив и верен,
знал, докуда за ней бы дошел,
где бы бросил, если велено.
Все же это была любовь,
чувство, страсть были в этом все же,
и она была подороже
чувства, страсти всякой любой.
Полюбил и ждал от нее
той же верности, той же страсти
в тех же рамках закона и власти,
регулирующих бытие.
«А ты по-прежнему точен…»
А ты по-прежнему точен:
входишь с боем часов.
И голос твой все жесточе
среди иных голосов.
А ты по-прежнему вежлив,
как современный король,
и хамствуешь только, ежли
так предписала роль.
А ты по-прежнему скромен,
ровен, тих.
В меру постноскоромен
твой аккуратный стих.
А я по-прежнему тоже
ненавижу тебя до дрожи.
Все между нами ясно,
точно, понятно,
слова не скажем напрасно,
и это очень приятно.
«Женщины, с которыми — ты…»
Женщины, с которыми — ты,
те же, что у гения.
Но ему — чистота их красоты,
чудные мгновения.
Тебе достанутся рост и масть
и ничего особенного.
А гений имеет власть — класть
печать. Своего, особенного.
Гении ходят с ними в кино,
слушают те же банальности.
Гениям ничего не дано,
кроме их гениальности.
Нет, дано. Женщину ту,
виданную, перевиданную,
люди увидят сквозь мечту,
увидят его ви́дением.
И вот берется Анна Керн
и добавляется чуть в нее.
Все остается с подлинным верно
и все же — мгновение чудное.
«Современность, нынешнесть, сегодняшнесть…»
Современность, нынешнесть, сегодняшнесть:
мочеполовая спиртоводочность,
песня из полсотни полуслов
точных и привычных и скалдырных,
автомотофотохолодильник —
это в понимании ослов.
Но свобода, равенство и братство
понемногу движутся вперед,
и в междупланетное пространство
время межвоенное идет.
Вечный холод выморозит подлость,
вечный жар сожжет ее дотла,
и галактики медвежья полость
наши запахнет слова-дела.
Или поумнеют люди как-то,
проберутся между ваших вех,
и взойдет, словно в пустыне кактус,
крепкий и колючий человек.
«Расставляйте покрепче локти-ка…»
Расставляйте покрепче локти-ка,
убирайте подальше лапти-ка,
здесь аптека, а рядом оптика,
фонарей и витрин галактика.
Разберитесь, куда занесло
вас, с побасками и фольклором,
избяным, неметеным сором:
это — город, а не село.
Это — город. Он — большой.
Здесь пороки свои и пророки.
Здесь с природой и с душой
не прожить. Нужна сноровка.
Это — город. Взаимная выручка
растерявшихся хуторян
не заменит личной выучки,
если кто ее растерял.
Если кто ее не приобрел,
замечтавшись и засмотревшись,
хоть степной, но все ж — не орел,
хоть и конный, а все же пеший.
«Совесть, как домашняя собака…»
Совесть, как домашняя собака,
не хочет своего кусать.
Надо бы в лицо сказать,
а совесть, как домашняя собака,
не хочет своего кусать.
Сказать в лицо значит посмотреть
в глаза. И выдержать. И вынести
ответный взор обиженной невинности.
Сказать в лицо. Нет, лучше — умереть.
Нет, лучше не сказать и не смотреть
в глаза.
А совесть?
Что ж, она не просится.
Накормлена — и смирная она.
Домашняя. На своего не бросится.
Зимой она безропотно морозится.
В жару — не бесится.
Какого же рожна?
Раз так — не обижайся и терпи
и жди, пока она рванется
и что-то вспомнит
и с цепи
с железным громыханием сорвется.
«Старая записная книжка!..»
Старая записная книжка!
Все телефоны уже не действительны:
знакомые получили квартиры —
раньше они снимали углы,
девушки вышли замуж — девушкам не
позвонишь.
Я тоже женился. Мне тоже — не позвонишь.
Товарищи сменили позиции.
Одни — легко, как пулеметы.
Другие — с трудом, как осадные пушки.
Товарищам теперь не позвонишь.
Я — тоже сменил позицию
в результате идейной эволюции
по причине повзросления
в связи с давлением времени
или (есть такая точка зрения)
по той же причине,
по которой это сделали товарищи.
У одной Лили Юрьевны Брик
тот же самый телефон,
только с другими цифрами.
«Вода бывает чистая, грязная, горькая, горячая…»
Вода бывает
чистая, грязная, горькая, горячая,
холодная, фруктовая
и даже тяжелая.