Том 3. Рассказы. Воспоминания. Пьесы - страница 15
Ох, я дурак тогда был – мне до чего ремешка стало жалко, я чуть не заплакал! Зыков смеется, говорит: «Вот боров – какой сильный», – а я чуть не плачу. Тем более, что ремешок я купил у нашего взводного за четыре куска рафинада и ему сносу не было. Такой сыромятный, свиной кожи ремень – его двадцать пять человек тяни, не растянешь. А тут один человек без рук разорвал… Или он его зубами раскусил, – я не знаю.
Стою, вздыхаю. Вдруг вижу, что Зыков тоже нахмурился и тоже чего-то соображает. Как будто он чего-то потерял. Или дома оставил.
– Ты чего? – говорю. – Что с тобой?
– Погоди, – говорит, – не мешай.
И чего-то он себя осматривает и ощупывает и лоб потирает. Потом говорит:
– Я, – говорит, – забыл… Это какая рука?
Я говорю:
– Левая.
– А эта?
– Правая.
– Ну, – говорит, – слава богу! Давай сюда. На эту руку.
– А! – говорю. – Понимаю. На правую. За ручей. К Буденному. Есть такое дело! Топаем, Вася!
Бросил свой бывший ремень и так, понимаете, бодро зашагал, что сам удивился. Но только – недолго.
Немного прошел, и опять, вы подумайте, заскулила мозоль, опять в животе заворчало и заныла спина.
Иду раскорякой и думаю.
«Эх, – думаю, – герой! Аника-воин. Таким из-под пушек лягушек гонять, а не за власть бороться».
А Зыков идет, идет и остановится. Потом остановился и говорит:
– Стой! Ты ничего не слышишь?
– Нет, – говорю.
Остановился. Послушал.
И в самом деле, где-то далеко-далеко как будто горох молотили. Я говорю:
– Что-то трещит.
– Стреляют, – говорит Зыков. Пулеметная дробь. С кольту бьют. Чуешь, – говорит, – как ваши нашим накладывают?
– Да, – говорю, – чую.
Ну, мы тут опять побыстрее пошли. На дорогу вышли. И по пыльной дороге прямо на солнце топаем. А солнце уже садится, уже темнеет, и чем дальше, тем громче – то справа, то слева – бум! бах!
– Ну, – говорит Зыков. – Довольно! Давай сымать эту дрянь.
– Чего, – говорю, – сымать?
– Погоны, – говорит. – Сымай их к бесу. Ша! Хватит! Пофасонил четыре месяца. Не поверишь, брат, на плечах мозоли натер.
– А пора? – говорю.
– Пора, – отвечает. – Вполне. Давайте, – говорит, – господин доктор, я вам первому сыму.
И начинает сдирать с меня деникинские погоны.
Я голову повернул и вижу, что лицо у него злое-злое, как будто он не погоны снимает, а что-то такое грязное делает. А тем более, что булавка попалась ржавая, не отшпиливается. Он ее дергает, а она не лезет.
– А, – говорит, – холера!
Дернул и – прямо с мясом погон оторвал. Прямо такой вот кусок гимнастерки вырвал.
– Есть, – говорит, – один штука. Давай, – говорит, – поворачивайся!
И только второй отцепил и только бросил его куда-то к черту в канаву, – слышим топот.
Опять, понимаете, не успели опомниться, не успели вздохнуть – опять конный разъезд несется.
И прямо на нас.
– Тикай, – говорит Зыков. – Тикай, парень, если жить хочешь.
И так, понимаете, поскакал, будто его стегнули.
И я побежал. Уж не знаю, как я бежал, но только бежал хорошо и от Зыкова не отставал.
А конники, ясно, нас нагоняют. Это в лесу легко убегать от кавалерии, а по гладкой дороге это не очень легко. Все-таки у них ног больше. Лошади все-таки.
Ну, слышу, что ближе и ближе стучат их копыта. И вдруг – трах-тах-тах!
Над самой моей башкой свистит пуля.
Бах! – еще раз…
Как принялись пулять из берданов – спина похолодела.
Зыков мне говорит:
– Милый! Браток!
Я говорю:
– Что?
Он говорит:
– Милый… товарищ! Не отставай…
Гляжу на него: бледный несется, глаза выкатил, на губах пузыри белые, как у лошади.
– Беги, – говорит. – Беги, пожалуйста… Не отставай. Милый…
Ох, не хотелось, как видно, парню обратно к Мамонтову! Видно, и в самом деле хотел он перед смертью Буденного повидать.
Да и мне помирать не хотелось. Я прямо как орловский рысак скакал.
Бежим, понимаете, а вокруг такая пылища, как дым на пожаре. Дороги не видно. И Зыкова мне тоже не видать. А сзади так и трещит:
Бум! Бах! Трах!
Вдруг Зыков мне что-то сказал. Не сказал, а крикнул:
«Ай!»
Или:
«Ой!»
Я не помню.
Я повернул голову и вижу: упал мой Зыков навзничь, лежит на дороге, щека у него в крови, а нос в земле.
А сзади: бах! бах!
Я побежал. Вперед. Не могу. Не бежится. Вертаюсь тогда назад и кричу.