Том 3. Рассказы. Воспоминания. Пьесы - страница 17
Может быть, у меня нервы расстроились, может быть, я устал, но мне тяжело было, товарищи, смотреть, как помирает мой друг.
Он дышал еще. Но так, знаете, – невесело и нечасто. Вздохнет, замычит, головой поерзает – и снова молчит. И кровь уже не идет с виска. А это – худо.
Я говорю:
– Зыков!
А он молчит. И глаз не открывает. И ушами не шевелит.
Я говорю:
– Зыков!.. Да брось!.. Не журысь! – говорю. – Все ладно будет. Ошибка ведь вышла. Ведь это наши, буденновцы, – говорю, – со звездочками. Завтра мы, – говорю, – Зыков, сами наденем звездочки и пойдем до Буденного знакомиться. Вот я тогда и скажу: «Товарищ Буденный, позвольте вам познакомить мово друга Василия Семеновича Зыкова. Он – первый герой на нашем земном шаре…» Зыков, ты слышишь? А Буденный тебе ответит: «Да, – скажет, – хороший ты парень и вид у тебя боевой, но только служить тебе не у белой сволочи, не у Деникина, а в особом отряде товарища Заварухина». И пошлет тебя к нам в часть. Ты хочешь, – говорю, – Зыков, к нам в часть?
Чепуху, конечно, я говорю, потому что Зыков не слышит, молчит и лежит у колодца, как дерево.
Тут отворяются двери, и из дому кричат:
– Пленных!
Это я-то пленный!.. Подумайте только: буденновец к Буденному в плен попал!
Ну, вводят меня в избу. В избе, понятно, и хлебом, и щами, и керосином воняет, под иконами стол стоит, на столе – молока кувшин и английский маузер. А за столом сидит молодой парень в кавказской рубахе. И другой рядом с ним – в кепке. И еще, с бородой – у окна. И еще какие-то – я не помню.
– А ну, – говорят, – ходи, голубчик, сюда, поближе.
Зыкова кладут на лавку, а я подхожу к столу.
Все они разглядывают меня, как будто я не человек, а чудо. Потом они начинают писать акт.
– Фамилия? – спрашивают.
Я говорю:
– Трофимов Петр Васильевич.
– Чего? – говорят.
Я говорю:
– Я не могу вам громко отвечать, у меня горло чернилами смазано.
– Фу, – говорят, – чумовой!
Я говорю:
– Что?
Они говорят:
– Рядовой?
– Да, – говорю, – особого отряда товарища Заварухина боец.
– Как! – говорит парень, который в кавказской рубахе. – Ты заварухинец?
– Ну конечно, – говорю.
– Что за чепуха! Товарищи, где вы его взяли?
А те говорят:
– Заливает, товарищ комиссар. С мамонтовской дивизии чистокровный разведчик. Вот документики.
И кладут перед ним на стол зыковский военный билет.
Я говорю:
– Ну так что ж? Это – Зыков. Он беглый мамонтовец. Это верно. А я – Заварухина боец. Я вез, – говорю, – секретный пакет к товарищу Буденному.
– На чем это, – спрашивают, – вез?
– На Негре, – говорю.
– На каком негре? Ты, – говорят, – голубок, не в Африке. Ты, голубок, в Российской республике.
– Да, – говорю, – я знаю, что я в Российской республике. Но Негр – это лошадь.
– Да? А где же она, твоя лошадь?
– Потонула, – говорю.
– Это лошадь-то потонула?
– Да, – говорю, – представьте себе… Затянул чересчур подпругу, ну, с ней в воде худо стало.
– Вот, – говорят, – чудеса какие! Ну, а пакет-то твой где?
– Ну где? – говорю. Обозлился я, помню, страшно. – Где? – говорю. – Съел!
Как загогочут:
– Хо-хо-хо!
Не верят, понимаете… Ни одному моему слову не верят. Думают, я треплюсь.
Я говорю:
– Вот у меня и спина вся исстегана. Видите? Что, я сам себя, что ли, шомполами отхлестал?
И тут я задрал рубаху и показал. И тому, который в кавказской рубахе, и тому, который в кепке, и тому, который стоял у окна, с бородой.
У окна, с бородой, говорит:
– Это да. Это так невозможно себя самого исхлестать. Это верно. Вон ведь как, черти, излупцевали! Кто это тебя так?
Я говорю:
– Мамонтовские казачишки.
– А, – говорят. – Что же с ним делать? Может быть, он и верно наш. Кто его знает… Документы у тебя есть?
Я говорю:
– Нету. Все съел. Вы, – говорю, – самое лучшее, телеграмму пошлите к товарищу Заварухину. Он вам ответит.
– Эвона, – говорят, – от Заварухина три дни известий нету. Где он и что с ним – аллах ведает.
– А я, – говорю, – знаю, где он и что с ним. Я товарищу Буденному от него все сведения везу. Пустите меня, – говорю, – пожалуйста, я дальше поеду.
– Ну как? – говорят одни.
– А что? – говорят другие.
И вижу – плечами пожимают и руками вот этак делают. Отпустят, вижу. Ей-богу, отпустят.