Том 3. Стихотворения, 1921–1929 - страница 20

Гордеич потчует в трактире Кузьмича:

«Пей, – просит, кулаком о грязный стол стуча, –

         Пей, деревенский боров!..

Не ладно, говоришь? Бунтуют батраки?

         Эх-ма, на мой-то норов,

         Я б не жалел руки.

Ведь у тебя народ – деревня, дураки.

Не то, что вот мои: псы, нет на них пропаду!

Как был разогнан их – слыхал? – разбойный съезд,

Ну, – думал я, – теперь добьются с ними сладу.

         Не выдаст бог – свинья не съест.

            Затеплил с радости лампаду.

         Так нет! Куда!

         Планида, знать, такая:

         Ушла беда,

         Пришла другая.

– Ну, что теперь вы все? – зажав мальцу ьихры,

         Я в тот же день пристал к Микитке, –

Угомонилися? Навек? Аль до поры?

Запляшете, небось, все по хозяйской нитке!

Журналы? Вечера? Рабочие кружки?

Да балалаечки? А нутка балалайкой

         Потешьте, милые дружки,

По божьим праздничкам хозяина с хозяйкой!..

Жидок есть у меня в галантерее, Кац.

«Товарищи! – он взвыл. – Ответьте же… сатрапу!»

«А, говорю, ты так?» И, что есть силы, бац

         По храпу!

Да заодно еще влепил кому-то: р-раз!

Все – в крик. Кого-то там зовут по телефону.

Гляжу: каких-то два паршивца прут в лабаз:

«За самодурство, мол, тово… мы по закону».

         «Закон? Здесь я – закон!

         Чего суетесь? Вон!»

         Зову городового:

«Бери вот этого, такого-растакого,

         И этого!» Так что ж?

      Ну, прямо в сердце нож.

Городовой-то к ним. Они ему бумажку…

С печатями, как след… Из думы депутат!..

Городовой сейчас и руку под фуражку:

«Не наше дело, – грит, – их право… виноват!»

         Да, так-то, брат…

         Не наше дело. Чье же дело?

К паршивцам этим я опять (не так уж смело!):

         «Вам, собственно, чего-с?»

Как объяснили мне, так я повесил нос.

Выходит: молодцам защита от союза.

Как ежли у меня вновь… эта… кутерьма:

Обижу зря кого аль хрясну там по роже, –

Союз меня – к суду, и… штраф или тюрьма!

   Кузьмич! Ведь это – что же?!

Счастливец ты: царьком кати себе домой!..»

   «Ну, у меня, брат, тоже –

   Не бог ты мой!» –

Кряхтит Кузьмич со злобой.

Но Кузьмича рассказ – уж в басенке особой.

Сомлевши от жары, раскисши весь от поту,

Бранясь, кряхтя и дух переводя с трудом,

         Купчина вечером в субботу

   Ввалился в дом.

«Гордеич! – расплылась купчиха, – с легким паром!»

         «Чево?!»

         «Из баньки?..»

                «Во!

         Попарился… задаром.

         Так вспарили, что ой-ой-ой,

         Не надо чище.

Ты полюбуйся, с чем явился я домой?»

«Ай, батюшки! Синяк!»

         «Какое – синячище!»

«Сейчас примочечку… аль приложить пятак…

         Да кто ж тебя? Да как же так?»

         «Ох, мать, все очень просто:

Явилось к лавке-то, примерно, этак со сто

         Приказчиков чужих

И стали вызывать молодчиков моих:

„Вы, братцы, – как, бишь, там? – не рабская, мол, каста!

Пора вам, дескать, быть свободными людьми:

         Поторговали до семи,

            И – баста!“

Столпились, ироды, у самых у дверей,

         Ревут, как звери:

„А ну-тка шевелись, хозяин, поскорей

         Да закрывай-ка двери!“

         Тут, значит, я как заору:

         „Что, дуй вас всех горою?

         Подохну здесь, умру,

         А лавки не закрою!“

            Да сгоряча,

         Озлобившись от всех напастей,

         Как двину со всего плеча

      Молодчика из тех, кто позубастей.

Шарахнулись назад все эти подлецы:

         Марать им вроде б руки жалко.

         А у меня в руках уж палка.

На шум сбежалися соседние купцы.

         Ну, знамо, вышла свалка.

         Крик, матерщина, вой…

         Свистит городовой…

         На рынок весь тревога…

Бунтовщики – народ, известно, молодой:

Так разошлись, что нам конец бы был худой,

Когда б от дворников не вышла нам подмога.

         Приказчики, само собой,

            Отбой.

Но перед тем, как им пуститься врассыпную,

Детина этакий, прижав меня вплотную,