Том 4. Книга Июнь. О нежности - страница 51
– Вот это моя подруга. Сегодня ее зовут Майа.
Тот снова задергался, но на этот раз не смолчал.
– Майа? Это уменьшительное? А как полное имя?
– Майя, – сказала Дэзи.
– Мария?
– Нет. Майя.
– По-моему, такой святой не было.
– Совершенно верно. Меня назвали в честь грешницы.
Кривоплечий посмотрел на одну и на другую. Бледное лицо Дэзи было скучно и спокойно. Черноглазая румяная Черри сдержанно сжала губы, подернутые темным пушком.
– Черри! Считать Ермакова или нет?
– Ну, конечно. Что за вопрос?
– Да ведь я с ним даже ни разу не поцеловалась.
– Ну, так что ж? Тем лучше. Три месяца томилась и стихи писала.
– Да, это верно. Стихи были. А Генделя считать?
– Ну, что за вздор!
– Да ведь я же целовалась.
– Мало ли что, считаться со всяким ничтожеством.
– Ах, Черри, какая ты легкомысленная. Ермаков всего сорок восьмой номер. Так мы и до семидесяти не доберемся. Простите, молодой человек. Мы считаем мои романы. Я сегодня в деловом настроении.
Молодой человек покраснел, задохнулся и промолчал.
Дэзи опустила глаза и увидела его ноги в сандалиях – голые, сиреневого цвета…
– Иди в горы, Черри. А мы с этим отроком будем читать стихи. Вы любите стихи, отрок?
– Абсолютно не понимаю и терпеть не могу.
– Да? Ну так слушайте:
– Ну к чему это? – прервал кривоплечий. – Это все нездорово. Я вот в Женеве в школе… Чувствую себя отлично… Прежде был больной и нервный… Смотрите – никогда не ношу чулок, даже в холода. Надо, чтобы все было здор-ровое.
Дэзи сочувственно покачала головой и сказала:
– Взгляните, который час, – мне лень нагибаться. Взгляните мне на ногу.
Кривоплечий взглянул. У Дэзи на ноге на зеленом ремешке были прикреплены ручные часы.
– Как у вас все… неправильно… семь часов… все нездорово…
– Ну, идите домой! А завтра вечером приходите читать стихи. Это у вас чудесно выходит.
На следующий день кривоплечий пришел с утра, чтобы сказать, что вечером он прийти не может, потому что должен лезть на гору, чтобы себя закалить. Объявив об этом, просидел на террасе весь день, сбегал только позавтракать, и после обеда вернулся снова.
– Вы хотели читать стихи, – сказал он смущенно.
– Хорошо, – согласилась Дэзи.
И он сразу расхрабрился, улыбнулся саркастически и откинулся в кресле.
– Ну что ж, послушаем.
И на следующий день пришел с утра.
– По-моему, он в тебя влюбился, – недовольно говорила Черри. – И зачем было разводить такую гадость – бередить стихами дождевого червя? Бррр…
– Так что же теперь делать? Он ведь не уйдет.
– Прогони, и кончено.
– Трудно. Мне вчера показалось, как будто он плачет.
– Да как он смеет, вот нахал.
– Черри! Ты скажи ему что-нибудь… Скажи, что я не свободна, что я люблю другого.
– Какая пустая глупость! Точно это кого-нибудь когда-нибудь успокаивало.
– Скажи, что вообще не способна любить.
– Удивительное дело! Как бы ни хотелось женщине отвязаться от влюбленного дурня, от самого противного для нее человека, никогда она не решится сказать что-нибудь такое, что действительно оттолкнуло бы от нее. Охотно станет разделывать демоническую женщину: «Ах, я не способна любить! Ах, я всеми только играю». Ведь никогда такой демонизм, даже самый низкопробный, никого не охлаждал. Иногда даже напротив – заинтересовывал. А ведь ни одна не решилась написать: «Простите, мол, что не могу вас принять, но у меня сломалась вставная челюсть». Или просто: «У меня страшный флюс». Ведь ни за что.
– Черри! Скажи ему, что мне пятьдесят лет и что у меня сын – полицейский пристав в Тамбове. Милая, скажи! Я не выйду вечером, а ты поговори с ним.
Утром кривоплечий не пришел. Но он пришел вечером с букетом красных роз, а сам был совершенно желтый. Подал цветы Дэзи, рука дрожала, и весь, кажется, дрожал.
– Вот это… это мой ответ. Ваша подруга передала мне ваше признание… Вот… Пусть…
Дэзи удивленно взглянула на Черри.
– Да, я сказала, что тебе пятьдесят лет, – ответила та.
– Черри, Черри! Есть страшные слова, которые нельзя произносить безнаказанно. Они всегда оставляют след. Старость, смерть… Чего вы такой желтый, молодой человек?