Том 5. Проза - страница 4
По селу давненько шушукали, что он присватался к вдове-соседке.
Слухи огорчали мать, а обозленный отец называл его ёрником!>*
— Женится — переменится, — говорил Анисиму уважительный кум. — Я сам такой смолоду олахарь>* был.
Молодайка оказалась приглядная; после загула свекровь показала ей все свое имущество и отдала сарайные ключи.
Костя как-то мало смотрел на жену. Он только узнал, что ходившие о невесте слухи оправдались.
До замужества Анна спуталась со своим работником.
Сперва в утайку заговаривали, что она ходит к нему на сеновал, а потом говор пошел чуть не открыто.
Костя ничего не сказал жене. Не захотелось опечалить мать и укорить отца, да и потом ему самое Анну сделалось жалко. Слабая такая, в одной сорочке стояла она перед ним. На длинные ресницы падали густые каштановые волосы, а в голубых глазах светилась затаенная боль.
Вечерами Костя от скуки ходил с ребятами на улицу и играл на тальянке. Отец ворчал, а жена кротко отпирала ему дверь.
В безмолвной кротости есть зачатки бури, которая загорается слабым пламенем и свивается в огненное половодье.
Анна полюбила Костю, но любовь эта скоро погасла и перешла в женскую ласку; она не упрекала его за то, что он пропадал целыми ночами, и даже иногда сама посылала.
Там, где отперты двери и где нет засовов, воры не воруют.
Но бывает так, что постучится запоздалый путник и, пригретый, забывает, что он пришел на минуту, и остается навсегда.
Анисим вздумал арендовать у соседнего помещика землю. Денег у него не было, но он думал сперва занять, а потом перевернуться на обмолоте.
На Рождество пришел к нему из деревни Кудашева молодой парень, годов двадцати, и согласился на найм.
Костя пропал где-то целую неделю на охоте, и от знакомых стрелков о нем не было слуху.
Анна с батраком ходила в ригу и в два цепа молотили овес.
Парень ударял резко, колос перебивался пополам, а зерна с визгом впивались в разбросанную солому.
После хрестца он вынимал баночку и, завернув накосо бумажку, насыпал в нее, как опилки, чистую полукрупку>*.
Анна любовалась на его вихрастые кудри, и она чувствовала, как мягко бы щекотали его пуховитые усы губы.
Парень тоже засматривал ей в глаза и, улыбаясь, стряхивал пепел.
— Ну, давай, Степан, еще хрестец>* обмолотим, — говорила она и, закинув за подмышки зарукавник>*, развязывала снопы.
Незаметно они сблизились. Садились рядышком и говорили, сколько можно вымолотить из копны.
Степан иногда хватал ее за груди и, щекоча, валил на солому. Она не отпихивала его. Ей было приятно, как загрубелые и скользкие от цепа руки твердо катились по ее телу.
Однажды, когда Костя вернулся и уехал на базар, он повалил ее в чан и горячими губами коснулся щеки.
Она обняла его за голову, и пальцы ее утонули в мягких кудрях…
Вечером на масленицу Костя ушел в корогод и запевал с бабами песни; Анна вышла в сени, а Степан, почистив кирпичом уздечку, перевязал поводья и вынес в клеть.
На улице громко рассыпались прибаски и слышно, как под окнами хрустел снег. Анисим с бабкой уехал к куму в гости, а оставшийся саврасый жевал в кошелке овес.
Анна, кутаясь в шаль, стояла, склонясь грудью на перила крыльца.
Степан повесил уздечку и вышел на крыльцо. Он неслышно подокрался и закрыл ей ладонями глаза.
Анна обернулась и отвела его руки.
— Пойдем, — покраснев, как бы выплеснула она слово и закрылась рукавом…
В избу вошел с веселой улыбкой Костя.
Степан, побледнев, выбежал в сени, а Анна, рыдая, закопала судорожно вздрагивающие губы в подушку.
Костя сел на лавку и закачал ногами; теперь еще ясней показалось ему все.
Он обернулся к окну и, поманув стоявшего у ветлы Степана, вышел в сени.
— Ничего, Степан, не бойся, — подошел он к нему и умильно потрепал за подбородок, — ты парень хороший…
Степан недоверчиво вздрагивал. Ему казалось, что ласкающие его руки ищут место для намыленной петли.
— Я ничего, Степан… стариков только опасайся… ты, может быть, думаешь, я сержусь? Нет!.. Оденься и пойдем посидим в шинке.
Степан вошел в избу и, не глядя на Анну, вытащил у нее из-под головы нанковый казакин.
Нахлобучил стогом барашковую шапку и хлопнул дверью.