Том 6. Рассказы, очерки. Железный поток - страница 25
– Как младенец новорожденный,
– Как облизали его.
– У него все складное.
В комнатке засмеялись.
– Чего ржете? Накликать хотите. Ванька, ступай на стрему.
– Чего все я? Пущай Алешка.
В оконце стукнули снаружи. Все замолчали. Бабы как держали в воздухе иголки, так застыли.
– Кобель.
У всех отлегло.
– Ну иди, Ванька, иди, надорвешься, боров. Ступай, тебе говорят.
День выдался солнечный, жаркий. По улицам тонко висла пыль и проезжали на сытых лошадях усатые городовые, строго поглядывая. Улицы полны обычной толпой.
В овраге, куда сваливают со всего города мусор, дохлятину, стоит толпа рабочих и работниц в цветных платочках. Над толпой неподвижно повисший флаг, и по складкам извиваются белые буквы.
Молодой с черными усиками стоит на куче навоза и говорит негромко:
– Товарищи, сегодняшний день мы празднуем. Сегодняшний день, как окинуть глазом, так по всем странам, по всем государствам рабочие собрались и празднуют и вспоминают и про нас, потому что, товарищи, мы все связаны, трудящиеся всего мира связаны неразрывно. Только забываем мы про это, товарищи. Вот каждый день колотишься на работе, да грызешься с мастерами, да все думаешь, как бы выколотить лишнюю копейку в получку, а вечером либо завалишься, либо в трактир. А я бы… я бы… кххе-хх…
Он как будто подавился – тошнота подкатилась к горлу: недалеко глядел на него оскаленными зубами огромный дохлый пес. Кожа с него сползла. Мириады червей кишели в разорванном брюхе. Тучей гудели крупные мухи, сверкая блестящими зелеными спинками. Несло нестерпимой вонью. Бабы и девки затыкали платочками носы.
– Не слыхать!.. говори громче…
– Громче!..
– Тише вы!.. пасть распялили, чтоб фараоны услыхали…
И опять стоят и слушают, вытягивая шеи и ничего не слыша.
– Так я, товарищи, хотел бы, чтобы не только раз в году, в этот светлый наш праздник пролетарский, мы вспоминали, что все мы – братья-пролетарии во всех странах, по всей земле, во всех государствах, чтобы помнили мы об этом, товарищи, всегда, а не то что по торжественным случаям. Я бы хотел, товарищи, чтоб…
Прибежали, запыхавшись, ребятишки и прокричали:
– Фараоны!
В ту же минуту по верху пронесся топот и над краями оврага показались лошадиные морды.
– Вот они!.. гони их!.. – пронесся хриплый полицейский голос.
Лошади садились и съезжали на заду по крутому скату.
– Ишь, дьяволы, куда забрались! И не подумаешь… А мы битый час лошадей гоняли; как скрозь землю провалились.
Засвистели нагайки.
Ночь глядела в распахнутые окна великолепного отдельного кабинета лучшего в городе ресторана, и бархатная чернота ее была особенно густа, оттого что в кабинете ослепительно все было залито напряженным светом электрических лампочек. Стоял веселый гул голосов.
Пела певица с низким вырезом на спине. Кудлатый господин ей аккомпанировал.
На мягких бархатных креслах – товарищ прокурора, жандармский ротмистр, кое-кто из адвокатов, певицы из шантана и сам полицмейстер, в сиянии своей власти и силы. Возле него – помощник.
– Я говорю: водворю тишину, спокойствие и порядок – и водворил. Тише воды, ниже травы, – у меня ни-ни!..
И, грузно повернувшись, сказал сладко:
– Ни-и-на! Ну, протанцуй… Протан-цу-й для героя дня.
Нина, светлая, красивая, гибкая девушка, с ленивым и наглым лицом, на котором от густых ресниц тени, сказала, чуть усмехаясь холодными глазами:
– У Броша мне нравится браслет.
Полицмейстер налился кровью.
– Богиня! Все для тебя… В девять часов завтра браслет у тебя.
И, повернувшись к помощнику, захрипел полицмейстер:
– Иван Никанорыч, велите Брошу завтра доставить.
Тот слегка наклонился и сказал вполголоса:
– Полторы тысячи… Как бы скандал не разыгрался…
– Заплачу, конечно, – сердито прохрипел полицмейстер и расстегнул ворот мундира.
– Запла-атит!.. – подмигнул за спиной молоденький адвокат.
Нина поднялась, сквозя тонкой тканью, постояла и вдруг, заложив над головой руки, изгибаясь, поплыла вокруг комнаты в мелкой дрожи, бесстыдно и грациозно, нагло и с странной девичьей недоступностью.
Полицмейстер, хрюкая, пошел ей навстречу. Все восторженно закричали, подымаясь с шипящими бокалами шампанского.
Разошлись, когда электричество стало бледнеть в рассвете.