Том 7. Натаска Ромки. Глаза земли - страница 14

Правда, бекас мог бежать, и очень возможно, что Ромка чуял не прямо его, а только его наброд, но, во всяком случае, найденный метод для Ромки был верный, и мне открылась перспектива натаски. Слепней по прохладному утру после грозы не было совершенно, кусали только комары.

Я решил еще раз попробовать свой способ, а чтобы дать время выводку собраться, пошел в другую сторону поискать новых бекасов. К сожалению, мы вскоре нарвались на дергача или курочку и, вероятно, с семействами. Ромка зашил машинкой в осоке, изрезал себе нос осокой и страшно взволновался. И все-таки, когда я привел его к выводку, он немного повел, во всяком случае, я знал, что это по бекасу, и бекас действительно вылетел.

Мне думается теперь, что индивидуальность собак слишком разнообразна, и вот, вероятно, почему все руководства к натаске так слабы. Авторы этих книжек в большинстве случаев очень опытные и натаскивали множество собак – и пишут по воспоминаниям, нащупывая сходственные случаи для правил. Но именно потому, что индивидуальность собак чрезвычайно разнообразна, что сама натаска происходит в чрезвычайно разных условиях, едва ли возможно этим путем найти какие-нибудь твердые правила. Самое лучшее – это записать всю натаску хотя бы одной собаки изо дня в день, обрисовать этим совершенно индивидуальность дикой собаки и потом применением приема изменять согласно новой индивидуальности.

Когда мы подходили к месту тетеревиного выводка, я немного зазевался, любуясь обилием обрызганных росой мелких цветов. И вдруг увидел, что шагах в пятидесяти от меня Ромка вытянулся и, переступая с лапы на лапу, медленно скрывается за кустом. Это было страшное зрелище, потому что, если так он идет по зрячей тетерке, отводящей собаку от молодых, – все пропало! И притом именно теперь я обратил внимание, что на белой шее Ромки не было темного ошейника: вытянутая белая шея казалась огромной. Что ошейник был потерян им, это не поместилось в мое сознание, я принял то, что Ромка был совершенно свободен в своих движениях. Я гаркнул на весь лес не своим голосом: «Тубо, назад!» – и бросился вперед, пролетев пятьдесят разделяющих пас шагов тигром.

А Ромка в это время, обезумевший от сильного тетеревиного запаха по росе и от моего крика, лежал, и притом лежал на боку, а когда я приблизился к нему, вовсе задрал ноги вверх. Вообще это особенность Ромки, что в его огромном теле до сих пор сохранилась чистая щенковая душа. У меня Лева был долго таким.

Я кое-как без ошейника привязал Ромку на веревку, огладил его и пустил, придерживая кончик. Ром<к>а немного понюхал и быстро пустился по дорожке вдоль леса, и стал на поляне, покрытой ромашками и кустиками ивы. Он долго играл ноздрями и повел на середину поляны, и тут стал повертывать голову во все стороны, как будто старался из множества запахов, идущих со всех сторон, (выбрать) самый верный. Я был уверен, что вокруг нас разбрелся выводок. Я огладил Ромку, ободрил его, он медленно пошел и вдруг вытащил в место, осыпанное перьями тетеревенка. Ястреб, вероятно, только за несколько минут перед этим кончил свой завтрак, до того были свежи капли крови на траве и красные кусочки мяса.

После того Ромка повел, упрямо натягивая веревку до последней возможности, в кусты, через них, в мокрое осоковое болотце, разделенное стеной заросли от мохового болота с пьяникой. Став по колени в воду, высунув голову из травы, как тюлень из воды, Ромка смотрел через жидкое болото в заросли, совершенно как на самой короткой стойке, и это было бы бесконечно, если бы я не огладил его и не сказал: «Вперед».

Но он пошел не вперед, в заросли, а параллельно им по болоту, постоянно оглядываясь на заросли и останавливаясь. Так мы прошли все болото до конца, и так получалось по Ромке, что тетерев сидел один к одному вдоль всей заросли. Потом Ромка начал тотчас же обратное передвижение. Мне это наскучило, и я пригласил его следовать к зарослям. Он шел с осторожностью, и когда мы дошли, дальше следовать отказался.

Никакие уговоры не действовали, и когда я сам залез туда, он прыгнул назад.