Топография счастья - страница 12
с Богом («железная клетка» Вебера). В этом случае топография счастья — в осознании себя локковским «чистым листом», который парит в поле Божественного провидения, но который творит себя сам. «Мы» (телевизионная аудитория) — не Бог и не судья, а мирской свидетель этого Божественного процесса.
Однако, по наблюдениям Лернер, российский контекст несколько иной. В таких программах российского ТВ, как ток-шоу «главного психотерапевта русского экрана» доктора Курпатова или «Жизнь как Жизнь» (ведущая Татьяна Устинова), поп-терапевтические формулы соседствуют с другими. Это и «задушевный русский» разговор, «пути которого неисповедимы», и идиомы русской классики (Анна Каренина) и «эмоционального социализма» (его Лернер представляет по фильму «Доживем до понедельника», где Генка Шестопал сжигает «счастье 9-го „В“», т. е. школьные сочинения о счастье, чтобы избежать их оценки учителем и таким образом отстоять невозможность его нормирования, предписанности).
Эта генеалогия российской «терапевтической самости» в российской же и советской культуре чрезвычайно важна для анализа Лернер. Траектория заимствования формы — в данном случае формы ток-шоу — оказывается погруженной во множественность этих форм и формирует, если перефразировать Александра Филиппова, «гетеротопологию русской души»[37]. Советскость («эмоциональный социализм» Лернер) ассоциируется с нормативным взглядом на счастье. Пройдем по этой генеалогической линии назад.
Большая советская энциклопедия определяет счастье как «нормативно-ценностное» понятие, поскольку оно «не просто характеризует определенное конкретное объективное положение или субъективное состояние человека, а выражает представление о том, какой должна быть жизнь человека». Здесь, как и по Локку, счастье — не столько состояние человека, сколько направление его движения. БСЭ признает, что в самом общем виде счастье соответствует наибольшей внутренней удовлетворенности условиями своего бытия, полноте и осмысленности жизни, осуществлению своего человеческого назначения. Но «это не идиллическое состояние удовлетворенности существующим положением», а постоянное стремление к лучшему будущему[38].
Однако такой нормативный взгляд предписывает, что именно является счастьем, в гораздо большей степени, чем философия классического века. Для Локка важно следовать своим желаниям и интересам, какими бы они ни были, просто познавая себя. Здесь же задается не только топографический принцип преследования счастья, но и сама цель: «Сознательное служение людям, революционная борьба за переустройство общества, за осуществление идеалов коммунизма, за лучшее будущее для всего человечества наполняют жизнь человека тем высшим смыслом и дают то глубокое удовлетворение, которые приносят ему ощущение счастья» (БСЭ)[39]. Правда, следует заметить, что и Локк не столь индивидуалистичен, как его представляют. По Локку, самоопределение свободно — в конечном счете свободно как Божественное творение. Самоопределение человека изначально задано стремлением к Божеству, которое и является высочайшим счастьем. Более того, творить себя самому — это определение сущности и человека, и Бога. И дело не только в том, что по этой модели высшее счастье, которого «не видел глаз, не слышало ухо», дано, тем не менее, в конкретных наслаждениях и радостях, но и в том, что счастье предписано как сам процесс творения. И в этом, а не только в понимании труда как основы собственности, смыкаются философия Локка и марксизм. На вопрос анкеты своей дочери Женни «В чем счастье?»[40] Маркс ответил: «В борьбе»; в активной преобразовательной деятельности, в творении себя — если не с «чистого листа» Локка, то со стартовой точки того конкретно-исторического наследия, которое преодолевается или преобразуется в строительстве нового общества по Марксу.
Это было, во-первых, отложенное счастье, счастье как будущее, где оно неотчетливо сливалось со «счастьем всего человечества». Во имя этого счастья приносилась жертва в настоящем — на стройке или на войне. Но этому счастью, во-вторых, сопутствовало простое счастье