Тополиная Роща - страница 7
В наше время седьмой по счету внук Федота Первушина — стало быть, я, учитель литературы в поселке Роща, — съездил на дедову родину, на Урал.
Ехал с пересадкой в Оренбурге, откуда уходит железная дорога в глубь Азии. Где-то за Карталами мне показали из окна вагона желтую пульку на краю равнины — по преданию, башня стоит на свинцовом основании, поставил ее Тамерлан по пути на Русь. Якобы здесь при боевой стычке убили дочь завоевателя. Искрили в степи озера, стянутые поясами камышей. На станциях торговали мелким жареным карасем. Карась кучками лежал на сальных газетных лохмотьях. Навстречу шли составы с уральским литьем, с экскаваторами Уралмаша.
Село Каменка, родина Первушиных, и поныне не славится богатством, земли тут бедные. Прежде хорошо родилась репа, возили ее отсюда возами, в голодные годы делали паренки из репы или терли ее и пекли оладьи.
За домами, по-здешнему «за жилом», — изрытое, поросшее вереском пространство: здесь старатели мыли золото. А дальше пруд; берега его в буграх, в щетине рыжих закаменевших свай. То остатки демидовского железоделательного завода.
Избушка Первушиных еще стояла. Обошел я избушку, вспоминая деда Федота. Сколько раз он расхваливал ее — дескать, деревья на сруб взяты с корня, с живицей, ни одного «теплого» не положено, то есть больного, и шатровые ворота крепкие. Избушка пустовала, лишь в страду, ближе к осени, здесь селили сезонников. Я попытался обиходить избушку. В чулане стоял ларь, я выгреб хлам из его недр. Ржавые цепочки, проволока, скобы, тряпки свалялись в комья. Когда я держал такой ком, из него вывалилось что-то тяжелое, упало мне на ногу. То оказался шар с шипами и остатком цепи. Кистень — вот как называлось такое оружие: шар с шипами, подвешенный к рукоятке.
Над усадьбой поднимались два тополя; один стоял в углу двора, он вырос из матерого пня, а второй — в огороде. Вроде как выходило, тополя — родичи нашей роще, родные братья черенкам, привезенным дедом Федотом в урочище Акылды.
Я обошел село, других тополей не нашел, — видел рябину, березу, в огородах за банями черемуху. Стало быть, матерый тополь, от которого Первушины брали черенки в дорогу, был родом не уральский.
С юга попал в здешние места его черенок, понял я, когда взял определитель и выяснил подрод тополя.
Откуда пришли на Урал мои прапрадеды? Урал заселялся набродом, бежали сюда со всех концов Руси — бежали опальные стрельцы, раскольники, солдаты, каторжники, волжская вольница. Посланные сюда служилые строили крепостцы. Заводчики покупали и вывозили на Урал деревни с Украины, из южных губерний России. Шли за Камень искать Беловодье — счастливую страну за «пустой землей», за степями то есть.
В архивах районного музея, в архивах Свердловска я разбирал связки ломкой бумаги, то грубой, будто вафельной, то на диво тонкой, которая от времени стала кремовой. Искал упоминания о Каменке, о Первушиных в трудных для глаза, в выцветших строчках, где буквы сплетались в кружево или бежали полчищами долгоногих насекомых, путаясь в усах и усищах. Искал в табелях, в отчетах о работе завода, к которому в начале XVIII века была приписана деревня Каменка.
Вычитал историю бегства моих прапрадедов от заводской каторги. В документах той поры было сказано: бежали в степь, бежали в Беловодье. Из дедовых рассказов о Беловодье я особенно любил рассказ про «красную нитку». Будто бы ехал когда-то в старое время мужик из Беловодья, своих проведать в русских краях, вез в телеге мешок с маком. А в мешке дырку проткнул. Каждую весну красная нитка указывает путь в счастливую страну, где нет власти с ее батогами и цепями, где жито сеют и все другое по-русски…
В тайных листках-«путешественниках», что ходили в те времена из рук в руки, указывались пути в Беловодье — от Оренбурга и дальше в глубь степей, или от Екатеринбурга на Алтай и дальше в Китай, или в Индию, или «в Японию на реки Тигр и Ефрат. Ходу туда двенадцать суток морем и три дня Голодной степью». Или же описывался сухопутный путь, и тогда Беловодье лежало за большой рекой. С этого берега реки слыхать, как звенят колокола на той стороне, в Беловодье. Жизнь в Беловодье беспечальная; правят страной старцы, которые по святости своей жизни ходят и в мороз босиком; нет там ни повинностей, ни податей, ни рекрутчины — никто с Беловодьем не воюет. В хозяйственных надобностях во всем приволье. Преступника наказывают высылкой в Россию — сажают на плот, дают буханку и пускают по реке.