Топор правосудия - страница 8

стр.

А от стартовых цен, определяемых «РОСТЕКом», вообще обхохотаться можно. «Мерседес» класса «S» – сорок пять тысяч рублей, «Volvo» – сорок две… Нормальная цена, если учесть, что машинам лишь месяц назад исполнилось по полгода жизни. И таких продано уже… Струге считал чужие деньги лишь тогда, когда нужно было определить материальный ущерб и последующий за этим ущерб моральный. Поэтому информация, которая к нему, как к бывшему следователю прокуратуры, стекалась со всех сторон, эмоций не вызывала. Да кто у нас не ворует?!

Делегация, состоящая из председателя суда и Струге, степенно вошла в кабинет. Там сидел, нахохлившись, как тетерев на току, Балыбин. Он даже не встал, увидев самых значимых в Центральном районном суде людей. Лишь склонил на бок голову, рассматривая того, от кого теперь придется ожидать услуг. Объектом его внимания оказался, конечно, Струге. Антон Павлович отметил про себя этот факт, пытаясь одновременно подавить в себе неприязнь к этому зажравшемуся снобу, развалившемуся в кабинете председателя суда.

Антон не любил таких людей, но именно с ними ему и приходилось сталкиваться в каждом втором деле. Те уголовные дела, цена иска которых определяется десятком тысяч рублей, – не дела Струге. Бесплатные адвокаты, отрабатывающие номер, да плачущие нищие родители проворовавшегося сынка – это остается без внимания Антона Павловича. Этим в Центральном суде занимаются люди, десять минут назад упомянутые Розой Львовной, – Кислицын и Вовиков. Поле деятельности Струге – многоэпизодные дела с многошеренговым строем подсудимых, политические разборки оскорбленных друг другом народных избранников, а еще те дела, в которых прямо или косвенно замешаны сами городские бонзы или люди, близкие им по крови. То есть те многотомники, при рассмотрении которых у судьи пропадают аппетит и сон.

«Что день грядущий нам готовит?», – спросил себя утром Струге, когда увидел, как его «немец» по кличке Рольф чудом избежал столкновения с многотонным супер-»МАЗом».

Этот же вопрос он задал себе вторично сейчас, глядя на лоснящиеся щеки торговца чужим товаром.

Струге не было противно видеть плебея в изысканном костюме от Бриони, сшитом, возможно, самим Умберто Анжелони, да в мокасинах от Альберто Гуаролиани. Ему было стыдно за поведение Николаева, который всеми своими действиями изображал человека, готового всеми возможными способами помочь этому борову в мокасинах.

«Заметь, Струге, – обратилось к Антону его второе «я». – Мокасины! Ты бы тоже мог позволить себе сейчас мокасины, если бы тебя возила машина или, на худой конец, на улице не было бы снега. Но ты вынужден ходить в зимних ботинках, потому что, не дай бог тебе заболеть – встанут все твои дела, и тебя начнут иметь так, как бог не имел черепаху!».

– Антон Павлович! – Николаев успел описать радиус вокруг стола и занять свое законное место. – Это господин Балыбин.

«Господин Балыбин» изобразил некое подобие отрывания своей филейной части от стула и протянул вялую теплую ладошку судье.

– Вольдемар Андреевич, с вашего разрешения.

Бывшему боксеру Струге, здоровающемуся с мужиками так, что слышался хруст пальцев, всегда претили гомосексуальные, едва ощутимые трогания друг друга. Если ты мужик и хочешь, чтобы тебя уважали и тебе доверяли, всегда жми руку и смотри в глаза собеседнику. А этот вялый обмен ладошечным теплом, напоминающий трения носами в полинезийских племенах, лучшее доказательство того, что тебя не видят в упор.

– А я – Струге, – объявил Антон, усаживаясь в кресло и незаметно для присутствующих вытирая полой пиджака руку. – Разрешите вы или нет, но я – Антон Павлович Струге.

За несколько месяцев совместной работы Николаев уже давно понял, в какой момент нужно начинать разговор по существу, пока Струге все не испортил. Вольдемар Андреевич за помощь, оказанную при выполнении скромной просьбы, обещал закончить ремонт на третьем этаже, где, собственно, и размещались кабинеты председателя и Струге, а также подключить компьютерную сеть суда к всемирной «паутине». Похвастаться возможностью пользоваться Интернетом мог далеко не каждый судья в Тернове. Да что там – не каждый! Никто не мог.