Тот самый остров - страница 46

— Ну, что там? — спросил меня Фогель, имея в виду местную радиостанцию.

— Бесполезно, герр капитан-лейтенант, — ответил я. — Я ничего не смогу сделать.

Он кивнул и велел доложить капитану. Змей сидел у себя в «каюте» и что-то писал. Было очевидно, что он хочет в первую очередь закончить все формальности, и лишь потом отдаться блаженству. Я набрался наглости и обратился к нему как был — в одних трусах.

— Ну что ж, — сказал Змей, выслушав меня и не обращая внимания на мой вид. — Комендант будет весьма опечален. А что этот унтерштурмфюрер? Пойдёмте-ка на палубу, перекурим, и там расскажете.

Наверху я подробно доложил капитану обо всём, что увидел, включая «работяг».

— Я, как и вы, присягал фюреру и Германии, но… — медленно проговорил Змей после паузы. — Вы когда-нибудь слышали названия Заксенхаузен, Треблинка, Майданек? Или Бухенвальд?

Я признался, что не слышал. Капитан вздохнул.

— Я благодарен Богу за то, что попал во флот, а не в СС. После того, что я увидел в местах, о которых упомянул… мягко скажем, мне неприятно здороваться за руку с эсэсманнами. Вы даже не представляете, чем набит матрас, на котором вы спите. Или вот, например, у них здесь было сто с лишним заключённых-женщин, целая рота – сами понимаете зачем. Знаете, что они с ними сделали? У меня бы, например, просто фантазии не хватило.

Он глянул мне в глаза. Я выдержал взгляд — а что особенного? Капитан махнул рукой, помолчал и продолжил:

— Впрочем, чего ещё ждать от человека, у которого в послужном списке есть запись «SS-Totenkopfverbaende»? К счастью, вам это ни о чём не говорит… А мы с Фогелем подводники, и мы всегда вместе. Не спрашивайте пока ничего. Вы, я вижу, уже выкупались? Позвольте-ка, тоже пойду, окунусь… Смою с себя всё это. А наша «Рыбка» — молодец… — Капитан вздохнул, снял с головы белую фуражку и спрыгнул на пирс. — Да, кстати… сегодня можете ничего не отправлять про «погоду».

Он медленно побрёл на пляж, на ходу снимая куртку и майку. Я ещё не видел его таким — вдруг постаревшим и страшно усталым. А ещё: чего это он вдруг откровенничает с простым моряком, пусть даже и старшим радистом? Странно. Я слышал, что у каждого капитана лодки свой бзик, но у Пауля фон Рёйдлиха ещё ни одного бзика не замечал. Кроме сегодняшнего… да и то непонятно, в чём тут дело, и бзик ли это вообще.

Вечером действительно устроили банкет. Не было никаких столов, и тем более — официантов. Наши коки Хоффманн и Риддер (ему уже сняли бинты) наготовили нехитрой закуски, особенно надеясь порадовать островитян баварской и гамбургской колбасой (конечно, не той, что была у нас с Норвегии, а той, которую мы получили от U-474); накрыли прямо на песке. Точнее — на дюне, отгораживающей пляж косы от густых зарослей джунглей. Фогель выставил тридцать бутылок вина, да эсэсовцы прикатили на тачке солидную жестяную ёмкость, полную, как оказалось, настоящего шнапса. Фрукты тоже были в изобилии — я даже не знаю, как они называются, но очень вкусные и сочные. А главное – свежий хлеб, который пекут на базе. Я уже успел забыть, что такое нормальный хлеб — мы вот уже третью неделю счищали плесень с гниющих буханок и кое-как ели то, что оставалось внутри. По-нашему это называется «скушать белого кролика».

Хозяев острова было человек тридцать пять или сорок, включая коменданта фон Дитца, Ганса и доктора Райнеке. Эсэсовцы были при регалиях (офицеры даже с кортиками) и все в гетрах. Сразу бросилось в глаза, что они поглядывают на нас с высокомерием. Ну да, конечно — мы кто в чём, небритые, заросшие… Я тогда ещё подумал, что нам, наверно, будет тут жарковато. Тропическую форму мы не получали, потому что шли не в тропики, а в Северное море. Я её вообще ни разу в жизни не видел. И заранее позавидовал обитателям острова, несмотря на их комичный вид.

Пирующие расположились на травке и на песочке, зажгли большой костёр, не хватало только патефона и дам. Змей дал разрешение, и я притащил патефон. Над бухтой поплыли томные звуки аргентинского танго. Наполнили стаканы — кто чем.

Штурмбаннфюрер фон Дитц встал, поправил галстук, прикоснулся к Железному кресту, кашлянул и провозгласил, проявляя чудеса тавтологии: