Трагедия казачества. Война и судьбы-5 - страница 11

Нужно звать Нюрку, но как ее звать при таком грохоте, а отойти от люка я не хочу — опасаюсь внезапного движения угля и завала конвейера, опять же из-за головы.

Потом догадываюсь: ведь уголь движется по конвейеру как раз мимо привода, где должна находиться Нюрка, и она увидит, что конвейер пуст и, следовательно, поймет, что у меня что-то не в порядке. Да и грохот конвейера изменился: он стал громче и как-то звонче, и Нюрка должна на это обратить внимание.

Действительно, через несколько минут конвейер останавливается, ко мне издалека приближается свет лампочки на каске, а подойдя ко мне вплотную, этот свет превращается в молоденькую, не более семнадцати лет, девчушку.

— Новенький? — спрашивает меня Нюрка, увидев, как я беспомощно тыкаю лопатой в отверстие люка.

— Новенький. Новей некуда. Сегодня первый день.

— А ты… это… откуда? — говорит она, кладя руку на держак лопаты.

— Оттуда, оттуда.

— Нам сказали, чтобы мы с вами не разговаривали.

— А как же нам с тобой не разговаривать, если мы с тобой за одну лопату держимся.

— О лопате можно, наверно… А правда, что вас привезли с женами и детьми?

— Неправда, Нюра, неправда. А правда — то, что у нас в лагере действительно есть и женщины, и дети, только их мужей и отцов здесь нет, их разделили еще там, далеко. Да и посмотри на меня, похож я на женатика, если мне только исполнилось двадцать?

— А что, у вас все там молодые?

— Не все, но большинство. И, скорее всего, все они будут работать здесь, на шахте, так что многих увидишь.

К этому времени она уже несколькими ловкими ударами лопаты двинула поток угля, и я его уже только сдерживал, пока не работает конвейер.

— Я сейчас пойду включу привод, а потом вернусь сюда, буду тебе помогать, — сказала Нюра и ушла.

Так и сделали. Мы с Нюрой часа два вместе «качали» (так это здесь называется) уголь. Она ловко орудовала лопатой, а в конце и я уже не уступал ей в ловкости и умелости, уже становился настоящим шахтером.

Уголь перестал сыпаться из люка, Нюра посмотрела в люк, затем почти до пояса влезла в него, что меня немало обеспокоило (а вдруг уголь рухнет), потом пригнула меня пониже и прокричала в ухо: «Все, угля больше не будет. Пошли отсюда!»

Она выключила привод, настала непривычная тишина, мы уселись возле привода и продолжили наши разговоры. Меня больше интересовало, откуда уголь берется, кто его добывает, ковыряет, насыпает. Она мне пыталась что-то рассказать, но и сама плохо разбиралась в шахтной технологии, и рассказать мне толком не могла.

— Уголь добывают в лавах, — твердила она мне уже не в первый раз, — сам увидишь. А потом, помявшись, продолжала, — Юра, а вот правда про вас рассказывают, что…

— Стоп! — прервал я ее. — Стоп, Нюра. Я, конечно, много что могу тебе рассказать, только ты по своей девчачьей языкастости завтра все это расскажешь подружке, а та — другой подружке, и через неделю загремишь ты в наш лагерь, а ты думаешь, там сладко? Вот ты сейчас после смены придешь домой, умоешь свое симпатичное личико, наденешь маркизетовое платье, натянешь фильдеперсовые чулки, и на высоких каблуках — на танцы. Разве не так?

— Так, только маркизетового платья у меня нет, а чулки, как это ты сказал… филь, пиль… я таких не знаю. (Я, грешным делом, и сам не знал, что это такое, а просто вспомнил слово, вычитанное когда-то из художествен-

ной литературы). А танцы у нас какие? Парней-то нет, только такие, как Пашка, которые не столько танцевать, сколько лапать могут. А у вас молодых много, ты говорил?

— Всё, Нюра, тебе беспокоиться нечего. Считай, что у тебя уже жених есть.

— Ой, жених!? За проволокой!

— Ну не век же нам быть за проволокой.

— Юра, здесь кругом лагерей полно, а сидят там по много лет.

— Так то осужденные, а мы не осужденные. Нас только проверяют, а большинство молодежи ни в чем перед советской властью не провинились (это я вру, конечно).

Так мы мило беседовали до тех пор, пока откуда-то снизу, как черт из преисподней, появился горный мастер, тоже убедился в том, что качать нам больше нечего, и отправил нас вниз, в другой штрек. Мы пробрались через лаву, которая оказалась сплошным лесом высоких, в четыре метра, стоек, и дошли до другого штрека, где такой же рештачный конвейер качал уголь из лавы. Делать нам здесь с Нюрой было особенно нечего, и мастер приказал нам убирать уголь по обеим сторонам конвейера. Что мы и делали до конца смены, продвигаясь по штреку и обмениваясь улыбками.