Трамвай без права пересадки - страница 3

— Хм… — произнёс я, несколько, признаться, ошарашенный. — Хм…

Но он смотрел на меня с такой надеждой и мольбой, что я просто не мог не сказать:

— Ну что ж… У меня ещё есть немного времени… У меня, видите ли, поезд… Я проездом здесь, случайно отстал от своего поезда и… А что самое неприятное — мои вещи остались в купе, и теперь… В общем, почту за честь немного вам пособить.

Я совершенно не умею отказывать людям в просьбах. Жена говорит, что это признак моей слабохарактерности. Может быть.

Господин Торф горячо поблагодарил меня и предложил взять покойника за ноги. Я взялся и мы понесли.

— А далеко ли ещё до кладбища? — спросил я после того как мы прошли пару улиц.

— Кладбище у нас в пригороде, молодой человек, — кряхтя отозвался господин Торф. — Довольно далеко, да.

— Так может быть, — осторожно предложил я, — нам лучше взять такси? Вы не подумайте, что я устал — нисколько, — добавил я, чтобы не обидеть его, — но похоже, что вы несколько утомлены ношей.

— Весьма утомлён, признаться, — не стал отнекиваться господин Торф. — К счастью, мы не понесём его на кладбище.

— Не понесём на кладбище? — удивился я.

— Нет. В нашем городе не принято хоронить самоубийц вместе с остальными покойниками. А в том, что господин Ниппельман покончил жизнь самоубийством у меня нет никаких сомнений. Поэтому мы похороним его у насыпи.

Говорил всё это господин Торф отрывисто, его утомлённые частым дыханием лёгкие то и дело требовали передышки и глотка свежего воздуха.

— У насыпи? — переспросил я — признаться, не столько для того, чтобы уточнить, сколько для того, чтобы осторожно выяснить, далеко ли ещё идти.

— У насыпи, молодой человек. Это совсем рядом, вон за теми домами, у железной дороги.

У него был такой утомлённый несчастный вид, а я почувствовал такой прилив сил оттого, что идти осталось совсем немного, что мне стало жаль его и я предложил ему отпустить руки господина Ниппельмана — дальше, мол, я донесу его один.

— Спасибо, молодой человек, — поблагодарил господин Торф. — Вы очень любезны. В наше время молодые люди редко бывают столь любезны.

Воодушевлённый его незатейливой благодарностью, я взвалил тело на спину и понёс. Было тяжеловато, но я улыбался, когда господин Торф участливо заглядывал мне в лицо и спрашивал: «Вам не тяжело?»

Гораздо хуже было другое: мало того, что я и сам весь промок, так ещё и с мокрого господина Ниппельмана на меня низвергались буквально потоки холодной воды. А перед глазами моими стояла любимая ручка с золотым пером, оставшаяся там, в поезде, вместе с другими вещами. Каково–то мне будет без этой ручки! А ведь это был подарок жены.

Надо сказать, я довольно легко простываю — просто необычайно легко. Стоит мне побыть несколько минут на сквозняке или оказаться под проливным дождём без зонта, — всё, можно считать, что ближайшие дни я проведу в постели, с градусником под мышкой, с тёплым шарфом на шее, и Мадлен — это моя супруга — будет отпаивать меня горячим чаем с лимоном и пичкать всевозможными снадобьями. Вот кому мои простуды в радость, так это моей жене: она, хлебом не корми, любит кого–нибудь выхаживать. Собственно, мы с ней и поженились после того, как она неделю выхаживала меня после очередной простуды.

Вот и сейчас я уже чувствовал, как в горле першит, а где–то внутри меня разгорается пожар.

— Вам не тяжело? — в очередной раз участливо вопросил господин Торф. — Быть может, хотите передохнуть?

— Нет–нет, — отвечал я, — нисколько не тяжело. Господин Ниппельман был на удивление лёгкий человек.

— Да, — согласно покивал господин Торф. — Все говорили, что когда он умрёт, хоронить его будет нетяжело, потому что господин Ниппельман отличался на редкость лёгким, сговорчивым, покладистым характером. Говорят, тяжелы в гробу те, кто много грешил.

— Забавно, — сказал я и чихнул. — Наверное, так оно и есть.

Когда мы наконец добрались до насыпи, я был уже буквально измождён усталостью и разгорающейся во мне простудой.

— Бог ты мой! — воскликнул я, сражённый внезапной мыслью. — У вас же нет при себе лопаты!

Мне даже представить себе было жутко, что сейчас господин Торф всплеснёт руками, засуетится, и после тысячи извенений побежит домой за лопатой, а я буду битых полчаса мокнуть здесь, у насыпи, рядом с телом господина Ниппельмана.