Трансформация огня - страница 11
хотя бы дом, в котором спит Марьяна.
Прийти туда попозже — значит, рано.
Во времени бродяжа от пространства,
в самом себе не прекращайте странствий.
…На дне морей мы видели кораллы,
рубиновые, розовые тени
такого изощренного плетенья!
Миг совершенства кальция!
Играли
обломками кораллов крабы. Ждали?
И в генопамяти взалели шрамы.
Стеклянные аспидии сияли,
лангусты проплывали голубые.
Ковчега днище надо мной зияло
дырой в поверхности воды. Забыли?
Суставы генопамяти заныли.
Надежда особи — стать воплощением вида,
в короткий срок, отпущенный тебе,
прибавить срок предписанной судьбе,
вбить в камень бытия пылинки быта.
В мгновение прожить тысячелетья —
измыслить круг,
изобрести телегу,
открыть полено,
выплавить железо,
вместить свое дыхание в жалейку.
На острова уйти дорийским греком,
брать в теплых водах рыбу на острогу,
землицу, тверже грецкого ореха,
соша, мотыжа, испытать мороку.
…И отдохнуть
в зашрамленном сардаре
из тигросердой армии царь-дария,
топтать посевы полбы, рыбаков
дорийских
делать жертвами богов
арийских.
Буранить Гунном в волчьем парике[8],
бродить Варягом в долбне по Оке,
оттаивать в бревенчатой парилке,
пить жидкий лесс в бухарском арыке
и утираться рукавом
в Париже,
Дубиной нибелунжить в борах Дании,
Мечом хлестать по горлам на ристании,
промазать и глубокий след на камне
оставить навсегда—
Футарки[9] старые.
На влажной глине из долины тигра
тростинкой вывести Черту и Угол —
знак Рода.
Во вселенной станет тихо,
(так тихо, что можно услышать,
как Саваоф, бормоча проклятия,
торопливо долепливает своих кукол.)
…Я отдыхаю
в образе Цай Луня —
варю очесы льна, отходы шелка,
добавив планки тутового луба,
с непонятыми текстами Ашоки,
и дэвов отпугнув словами мага,
смесь нежно отцедив
в квадратной сетке,
сушу листы меж сукнами в беседке,
чтоб солнце не попортило
Бумагу.
Я погружал в себя за томом том,
тонул в энциклопедиях Ни-Женя,
выныривал, хватая небо ртом,
и снова уходил на погруженье.
Вконец устав от шелкового трепа,
сопротивляясь дремоте вином,
я отдыхал в седле:
сманили тропы,
во трюме коньем пробирался в Трою,
на скакуне взлетал на Парфенон,
Не прочно прошлое,
былое рушит миг.
Нет мира в мифах,
проникает в них
биение непрожитого часа.
Зачем нам вечность?
Наша цель промчаться,
не понимая, что значенье счастья
не в глубине, а в грохоте
сейчастья.
Татарю в Киеве, нечинствую в Китае,
бью пиками крестовых королей!
Но образ Вида, надо мной витая,
бубнит, что козыри ему видней —
он снова намечает на червей.
Кулак медлительный, как черепаха,
подносит Вид к моей ноздре —
чем пахнет?
Я ребрами вдыхаю запах тленный
могущества,
и слышу — во вселенной
над вьюгами моих священных битв,
капелью мартовской светло звенит
победоносное многоголосье
моих всечеловеческих обид.
Дар жизни есть способность
к имитации,
менять цвета, угадывать момент
начала ритма бешеных мутаций?
Пройдя от кроманьонца
к Комитасу,
отдаться полно гену и под медь
взобраться бронзою на постамент?
Жизнь положить набором цифр
на камень?
Ладонью растопыренной впечатать
все радости, надежды и печали
от до до до
в одной цифирной гамме?
Не отвлеки меня от жизни мрамор,
мой взгляд бреди до музыки и срама,
начало До и окончанье До,
но между ними,
от дыханья прана.
II
…И Некто от забора откатился,
встал на ноги,
лунища меднотазно,
свет излила над Темзой и над Тиссой,
на купол Тадж-Махала
и угасла.
Иссякла, уплыла, не осветила,
как Некто по фамилии Утилов,
по имени Сеит, принявши снова,
к жене стучался ровно в полшестого.
И голосом заметно посвежевшим,
и тембром, волновавшим груди женщин,
сквозь дермантин обшивки голосил:
«Вставай, подруга, уже солнце всходит,
оно восстало над песками Гоби,
гася собой огни ночных светил».
Над шапкой нимбом голубел этил.
В тот получас
жена его, Марьяна,
дебелая, как светлая чинара,
отбросив одеяло,
грубо, рьяно
от духоты безгрешно зачинала.
(Взметает снег разогнутая ель.
На небе, как медвежая улыбка,
блик солнца намекает на апрель.
Да совершится жаркая ошибка!
Истают додекаэдры снегов,
разрушатся морозные структуры!
С последним тактом
зимнего ноктюрна
влетают в пашни зерна иегов.)
— Так. Видно, не откроет,— он достойно
гнев справедливый загоняет в стойло,
идет в ослиный хлев,
ложится в ясли,