Трава-мурава - страница 6
— Встречай гостей, Варакай! — весело крикнул мальчик и тронул лошадь. Телега покатилась, мальчики теперь оглядывались на растерявшуюся Веру и Аню с чемоданчиком и смеялись чему-то.
— Вы ко мне? — несмело спросила Вера, с трудом отводя взгляд от конверта. — Заходите в дом…
— Письмо для вас, вот… — сказала Аня по-мокшански.
— Мне?! — с удивлением воскликнула Вера. И отчего-то вдруг смутилась, в серых глазах затрепетал радостный и беспокойный блеск.
— Да, — сказала Аня. — Вот написано: «Качановой Вере Ивановне».
— Правда! — улыбнулась, Вера. — Это я. — И оживилась, засуетилась возле Ани, взяла ее чемоданчик, потащила в дом: — Заходи, заходи, не бойся! Ой, да не снимай, не снимай туфельки, у меня все равно не мыто!..
Но в сенях, в самой избе было все чисто, на желтом некрашеном полу лежали домотканые пестрые половички. Усадила Аню на широкой лавке у стола и сама села рядом, бросила руки в колени, а в глазах так и плескалось радостное нетерпение.
— Я из Саранска еду, работать сюда к вам направлена фельдшером, а в Ховани на станции мужа вашего встретила…
— Вай! — вскрикнула Вера.
— Да вы не пугайтесь, — продолжала Аня. — Ваш Борис жив-здоров, просил вот передать письмо, тут, наверно, все и написано.
Вера осторожно взяла конверт.
— Правда, — сказала она с робкой счастливой улыбкой, читая адрес, — его рука!.. — И заплакала.
— Да что же плакать-то, — сказала Аня, — радоваться надо.
Утерев сияющее, заплаканное лицо фартуком, Вера дрожавшими пальцами развернула конвертик.
Аня заметила, что письмо было коротенькое, на одну страничку размашистых, крупными буквами написанных слов, однако Вера, то и дело утирая слезы и нос, всхлипывая и улыбаясь, читала очень долго. И забыла, кажется, обо всем на свете. Она даже не услышала, как в избу вошла женщина, быстрым цепким взглядом стрельнула по Ане, по письму в Вериных руках и стала креститься, шепча невнятно слова молитвы.
— Что, сазорняй?[2] Какие у тебя вести? — наконец громко сказала она и подошла к Вере.
— Ох, Алдакай[3], письмо от Бориса получила!
— Ну вот, — строго сказала женщина, — говорила ведь я тебе, что не врут покры[4] у Парасковьи, — И пристально, испытующе оглядела Аню. — А это что за гостья у тебя? — спросила она Веру по-мокшански.
И Вера, отчего-то смутившись и отведя глаза, торопливо объяснила, кто такая ее гостья, зачем она приехала в Урань и как встретила Бориса на станции. А женщина, поджав губы, сверлила Аню холодными, недобрыми глазками.
— А как это рузава узнала твоего Бориса? — спросила вдруг женщина у Веры и покачала головой. — Тут чего-то не так.
— Да что ты, Алдакай, как не так, вот ведь письмо!
— Письмо! — хмыкнула Алда и перекрестилась. — Убереги тебя бог от таких почтальонов!
Аня отвернулась к окну, смотрела на улицу и молчала. Ее принимают за русскую, ну и пусть. Эта Алдакай готова ее съесть глазами, но ничего не выйдет у этой злючки. Пускай думает, что я не понимаю, что она плетет, потом я на все ей отвечу сразу. Так решила Аня. Ей отчего-то показалось, что эта Алдакай имеет над Верой какую-то злую, недобрую власть, которой Вера тяготится. Ну что ж, Аня приехала в Урань не на один день. Кроме юго, тот солдат Борис сказал ей, чтобы она остановилась на жительство у Веры…
Алдакай между тем продолжала тихим и повелительным тоном выговаривать Вере по-мокшански:
— Ты забыла, как к Тарычевой Глебихе приезжала такая же глазастая рузава с накрашенными губами и сделала Глебиху вдовой при живом муже? Помнишь? И эта такая же, разве я не вижу?
— Вай, Алдакай, да что ты такое говоришь! — несмело воскликнула Вера.
— Я знаю, что говорю, сазорняй. Смотри и ты не попадись.
— Да что смотреть-то? — не выдержала Вера послушного тона.
Должно быть, эта внезапная непокорность Веры была непривычна Алдакай, и она проговорила глухо:
— Плачешь ты сейчас от радости, да как бы потом не плакать тебе от горя! — И отошла к печке, остановилась в скорбном молитвенном молчании, зашептала что-то быстро и неразборчиво.
Вера опять читала письмо, на глазах ее опять навернулись слезы, но вся она так и светилась счастьем.
— Пойду я… — сказала Аня.