Травля русских историков - страница 2
Между тем, русские историки национально-патриотического толка никогда не стояли на позициях фашизма и огульного осуждения всего еврейского народа. Еврейский вопрос рассматривался ими «не как расово-национальный (с чем обычно и связана возможность возбуждения национальной вражды и ненависти), а как политический, нравственный и духовный». Это определение дано, кстати, в постановлении прокуратуры об отказе в возбуждении уголовного дела в отношении М. В. Назарова (см. газета «Русский вестник», № 19, 2005 год). В том же постановлении сказано, что главный интерес вызывает у М. В. Назарова не еврейский вопрос как таковой, а роль евреев в русской истории, и он пытается объективно разобраться в этой проблеме. Подобные слова можно отнести ко всем русским историкам национально-патриотического толка.
Можно с уверенностью утверждать, что погромы российской исторической науки, которые периодически проводятся определенными силами в нашей стране, имеют совсем иные цели, чем защита от антисемитизма или от «русского фашизма», — и в данной книге приводятся наглядные примеры этого.
Часть I
ИСТОРИЧЕСКАЯ НАУКА В 1920-Е ГОДЫ
1. ИДЕОЛОГИЧЕСКИЕ УСТАНОВКИ 20-х гг
Судьба русской национальной историографии после 1917 года не отделима от так называемого русского вопроса. «Только ненависть и презрение может вызвать прежняя царская Россия. Новая, свободная рабоче-крестьянская Россия, иное объединение трудящихся является нашим путем»>{1}, — утверждал, выступая в 1922 г. на XI съезде РКП(б), один из видных тогдашних партийно-советских функционеров, ярый украинский националист Н. А. Скрыпник (1872–1933). Еще жестче был поставлен вопрос на XII съезде РКП(б) (апрель 1923 г.), призвавшем к «решительной борьбе с пережитками великорусского шовинизма»>{2}. Этот вопрос, заявил здесь Г. Е. Зиновьев (Апфельбаум), «мы должны безусловно поставить ребром»>{3}, и потребовал, чтобы партия «каленым железом прижгла всюду, где есть хотя бы намек на великорусский шовинизм»>{4}.
Таким образом, было положено начало целенаправленной политики игнорирования национальных интересов русских. Правда, надо отметить, что особенно рьяно проводилась эта антирусская политика все же только в 1920-е гг., когда как никогда сильны были надежды Кремля на мировую революцию. Специфика подхода большевиков к русскому вопросу определялась в это время «новой, — говоря словами И. В. Сталина, — ситуацией в международном положении, тем, что мы должны здесь, в России, в нашей федерации национальный вопрос разрешить правильно, образцово, чтобы дать пример Востоку, представляющему тяжелый резерв нашей революции, и тем усилить их доверие, тягу к нашей федерации»>{5}.
Революционный романтизм 1920-х гг. доходил до того, что не считалось даже нужным скрывать, что по мере освобождения «угнетенных народов» от капиталистического рабства они тут же должны будут присоединиться к СССР как к «отечеству мирового пролетариата и трудящихся всего мира». «СССР — это ныне прообраз будущих социалистических штатов всего мира, где не будет угнетения, как экономического, так и национального», — говорилось в обращении Исполнительного комитета Коммунистического Интернационала по случаю 10-летнего юбилея Великой Октябрьской социалистической революции. Заканчивается же оно следующими словами: «Да здравствует восстание трудящихся во всем мире!»>{6} «Два класса столкнулись в смертельном бою. Наш лозунг — Всемирный Советский Союз!» — распевала комсомольская молодежь того времени>{7}. «Всякая страна, совершившая социалистическую революцию, входит в СССР»>{8}, — отмечала в связи с этим Малая советская энциклопедия (1930).
Нацеленность Советского государства на всемирную революцию неизбежно вызывала критическое отношение к истории в те годы. Однако опыт человечества свидетельствует, что историческая память и осознание сопричастности к деяниям предков — необходимое условие жизнестойкости и выживания народов. Лишить народ исторической памяти, национального самосознания, значит уничтожить или победить его. И большевики должны были признать это. «Восемь-девять лет тому назад, — писал в 1927 г. М. Н. Покровский, — история была почти совершенно изгнана из нашей школы — явление, свойственное не одной нашей революции. Детей и подростков занимали исключительно современностью…»