Травля русских историков - страница 26

.

В ночь на 12 января 1930 г. С. Ф. Платонов и его дочь Мария — сотрудница Публичной библиотеки — были арестованы. (Несколько позже — 14 января — была арестована еще одна дочь ученого — Нина.) Руководил операцией чекист Л. А. Мосевич. В качестве вещественных доказательств «контрреволюционности» 70-летнего академика были конфискованы обнаруженные при обыске на квартире ученого револьвер иностранного производства, а также старые письма на имя С. Ф. Платонова от великого князя Константина Константиновича Романова и П. Н. Милюкова.

Так, совершенно неожиданно для многих 70-летний ученый, чье имя было известно каждому образованному человеку, оказался за решеткой: сначала в доме предварительного заключения по ул. Воинова (бывшей Шпалерной), а затем, с 24 января 1931 г., в печально знаменитых ленинградских «Крестах», где уже находились арестованные ранее его друзья и ученики: А. И. Заозерский, А. И. Андреев, С. В. Рождественский. Вскоре к ним были присоединены профессор Б. А. Романов, В. Г. Дружинин, П. Г. Васенко, М. Д. Приселков, академики Е. В. Тарле, Н. П. Лихачев и ряд других ученых из числа близких С. Ф. Платонову лиц.

Следователи Ленинградского ОГПУ разработали версию о создании под руководством С. Ф. Платонова из сотрудников академических учреждений контрреволюционной организации «Всенародный союз борьбы за возрождение свободной России», ставившей своей целью свержение советской власти и восстановление при поддержке извне монархии. Первоначальная версия об укрывательстве в стенах Академии важных политических документов как-то потерялась и отошла на второй план, так как явно не устраивала чекистов.

Именно ОГПУ, а совсем не Политбюро, как уверяют нас авторы предисловия к публикации «Академического дела», усмотрело эмигрантский и шпионский (военно-разведывательный) след во всей этой истории с «укрывательством» в Академии архивов. Что касается Политбюро, то оно скорее сдерживало ретивых чекистов. Политбюро провело и решение, согласно которому подготовленное чекистами дело до суда так и не дошло, а основные «ответчики» по нему отделались легким испугом в виде ссылки, получив возможность вернуться впоследствии к научной деятельности.

Определяя С. Ф. Платонову роль руководителя «контрреволюционной организации», следователи ОГПУ знали, что делали. Ко времени своего ареста С. Ф. Платонов действительно играл роль лидера академической и — шире — всей так называемой беспартийной исторической науки. И дело здесь не только в его высоком административном положении в системе Академии наук. Крупный ученый, талантливый организатор науки, С. Ф. Платонов сумел в послереволюционные годы объединить вокруг себя не только ленинградских, но и московских историков, превратившись, к досаде М. Н. Покровского и его единомышленников, в подлинного лидера старой национальной историографии.

После ареста С. Ф. Платонова М. Н. Покровский и его друзья могли торжествовать победу. И они действительно торжествовали. Апофеозом этого торжества стали проведенные в конце 1930-го — начале 1931 года дискуссии, посвященные «разгрому буржуазной исторической науки в СССР». В Москве одним из первых с докладом «Великорусская буржуазная историография последнего десятилетия»^>{144} выступил С. А. Пионтковский — «гнусная, — по отзыву хорошо его знавшего Н. И. Ульянова, — личность, сексот и доносчик, погубивший в 30-х годах немало ученых и сам расстрелянный в конце концов»^>{145}.

Характернейшей чертой русской дореволюционной историографии, утверждал С. А. Пионтковский, был национализм. «Буржуазная историография не изучала в истории России национальных вопросов. Вся история России была для нее лишь историей Великороссии». Главным же националистом в дореволюционной историографии был им объявлен В. О. Ключевский.

«Шовинизм Ключевского, его глубокий великорусский национализм, — заявил здесь С. А. Пионтковский, — являются характерной чертой, которую сохранила… буржуазная историография нашего времени. Великодержавность и национал-шовинизм свойственны всем буржуазным историкам России. В своих исторических работах эти историки по своей методологии, по своим концепциям, по своей фразеологии стоят на позициях, которые свойственны зоологическому национализму московских лабазников»