Третье поколение - страница 2
— Что вам нужно, товарищ?
— Мне нужна подвода, — ответил Кондрат Назаревский.— Вот бумажка от старосты. Я раненый, больной, еду домой, в отпуск
Последнюю фразу он добавил, заметив холодный взгляд хозяйки.
— А далеко вам ехать?
— Верст сорок.
— Оно и следовало бы дать вам подводу, да вот лошадей дома нет. Все в обозе. Три лошади были... Да вот одну угнали поляки, а две в обозе. С красноармейцами поехали... И лихо его знает, этого старосту, чего он от нас хочет, чего он к нам цепляется! Ведь он знает, что наших лошадей дома нет.
Кондрат Назаревский попытался договориться по-хорошему:
— Я не всю дорогу на вашей подводе проеду. Мне бы верст двадцать или пятнадцать, а там я подводу сменю.
— Но где же я возьму вам лошадь?
Кондрат присел на древнюю, изъеденную шашелем кушетку. После возни с собаками заныла рана на ноге. Ломило плечи, грудь. Он пошел в открытую:
— Давайте сейчас же подводу!
Женщина пожала плечами и тоже села в стоявшее у дверей ветхое, сколоченное гвоздями и крытое перкалем кресло. Она приготовилась молчать. Кондрат в ожидании ответа стал внимательно осматривать комнату.
Над комодом висели фотографии. Местный фотограф, уездный, или местечковый, особым мастерством не блистал: на одном снимке мужчина оказался с продавленным носом (если только в натуре нос у него был прямой), с оттопыренными губами. Глаза сидели глубоко, и в них светилось удовлетворение. Усы торчали стрелками. Он пристроился на какой-то модернизированной фотографической штуковине, а позади него стояла женщина, положив руку ему на плечо. Он сидел, а она стояла и поэтому казалась очень высокой. Это была та самая женщина, которая теперь уселась возле дверей и старалась не смотреть на Кондрата Назаревского. На снимке она выглядела лет на двадцать пять моложе. На груди ее мужа тянулась по жилетке широкая цепочка от часов. Начищенные сапоги получились на фотографии белыми. Женщина была одета по тогдашней моде. Такое платье могла в те времена подарить какая-нибудь барыня своей любимой горничной.
С другой фотографии на Кондрата Назаревского смотрел мужчина тоже с подкрученными стрелкой усами, но его облик был гораздо изящнее. Если на первой карточке сразу же видно было мужика, который выбился в паны, то этот, казалось, с самого рождения вращался среди панов. И манишка на нем была крахмальная, и галстук ловко повязан бабочкой. Тут же висела и третья фотография. На ней был снят совсем молодой парень. Безусый, в галифе, во френче со множеством карманов и карманчиков, он позировал, положив ногу на ногу. Волосы у него были смочены и приглажены, сбоку белел безупречный пробор. Кондрат вскочил с кушетки и подошел к фотографии. Он узнал этого парня. Посмотрел на женщину.
— Ну, где же я возьму вам лошадь? — проговорила она, призвав на помощь всю свою притворную любезность.
Кондрат стремительно повернулся к ней. Где-то над глазами, в бровях он уловил черту, напомнившую ему лицо снятого на фотографии парня. «Мать!» — подумал Кондрат.
— А где теперь ваш Анатоль? — рубанул он, не сводя глаз с женщины.
Старуха смешалась, что-то промямлила, потом спросила:
— Вы знаете нашего Анатоля? А кто же вы будете? Откуда?
И вдруг она осмелела. Какая-то новая мысль, видно, осенила ее. Может, она подумала, что солдат этот — свой человек, вовсе не отпускник: «Тут что-то другое: просто бежит из армии домой».
— Присядьте! — предложила женщина. — Домой никогда не поздно. Успеете. Не покушаете ли чего-нибудь? Так вы Толика нашего знаете?
— Знаю. Я с Анатолием Скуратовичем был когда-то в одной части. Когда белополяки заняли эту местность, мы, отступая, проходили здесь недалеко. Я узнал эти места. Вот тогда он и исчез. Наши красноармейцы, которые отсюда родом, так и подумали, что Скуратович остался, домой ушел.
— Что вы такое говорите? Как его мобилизовали, еще до того, как поляки приходили сюда, мы и не видели его! Может, где-нибудь уж и голову сложил!
— Наша часть стояла тогда в тылу. Мы вместе в одной хате ночевали. А утром проснулись — его нет.
— Не знаю... Не знаю... Боже мой, боже!
Лицо у нее стало холодным, губы сжались.