Третий фронт. Секретная дипломатия Второй мировой войны - страница 3

Вопрос. Это значит, что вы уничтожали только русских?

Ответ. Нет, только партизан и агентов. Я занимался борьбой с партизанами и агентами. Вообще я был новичком в этом деле. По профессии я лыжник, спортсмен и родом из мирного Зальцбурга. Меня хотели послать как лыжника на Кавказ. Но мы не дошли до Кавказа, и я попал в зондеркоманду. Как я мог этому помешать? Против течения не поплывешь. Ну, здесь и случалось всякое. Я занимался делами лишь между прочим, бумаг я не любил. А все злодеяния совершились еще до меня. Конечно, я сожалею о случившемся. Но то, что написано в ваших материалах, большей частью раздуто.

Вопрос. Г-н Кристман, вы говорите о материалах из СССР. Однако здешние власти утверждают, что Советский Союз не предоставил материалов.

Ответ. Материал пришел по линии международной правовой помощи. Но я уже сказал, что в нем много преувеличений. Я сам юрист и всегда корректен. Я обращался с русскими хорошо.

Вопрос. Почему вы считаете советский материал преувеличенным?

Ответ. Я не могу вам это сейчас объяснить в подробностях, это долгая история.

Вопрос. Мы говорим не о подробностях. Вы считаете весь материал предвзятым?

Ответ. Все это выдумало русскими, которые служили у нас. Они хотели себя выгородить. Ведь у вас уже состоялся один показной процесс против меня[1]. Мы слушали об этом по радио и надрывали животики.

Вопрос. Вы называете этот процесс «показным»?

Ответ. Нет, извините, я оговорился. Просто процесс. Я мало понимаю в этом. В Яйске меня не было. Там уничтожали детей, но меня там не было.

Вопрос. Вы имеете в виду Ейск?

Ответ. Да, да, Ейск! Переводчик так мне перевел. Ах, знаете, я очень люблю русский народ. Я лично был у Гиммлера и сказал ему, что мы неправильно обращаемся с русскими. Надо с ними обращаться получше, иначе мы проиграем войну.

Вопрос. Ого, вы даже бывали у Гиммлера?

Ответ. Ах нет, простите. Я так высоко не залетал. Я был только у Кальтенбруннера. Я ему это говорил.

Вопрос. Вы сказали Кальтенбруннеру, что из-за плохого обращения с русскими можно проиграть войну. А вы никогда не задумывались о том, что эта война — преступление?

Ответ. Ах, вы знаете, я не хочу заниматься политикой. С 1945 года я совершенно аполитичен. Я ни во что не вмешиваюсь. Мы ошиблись, начав войну с русскими. Мне очень жаль, что мы на них напали. Зато я ненавижу американцев, они напали на нас. Против русских я ничего не имею.

Вопрос. Г-н Кристман, вам что-либо говорит имя Томка[2]?

Ответ. Нет, я не помню такого имени. Их было много. Нет, не помню. Но зачем вы меня спрашиваете? О ком вы говорите?

Здесь мы поднялись, сказав, что с нас достаточно.

Кристман. Нет, подождите; мы еще поговорим, не уходите…

Мы. Вы поговорите об этом в суде, а не здесь.

Кристман. Да, да. Но это будет не раньше чем через два года. Сейчас будут судить первую группу.

Вопрос. И вы среди них?

Кристман. Нет, я — юрист. Согласно немецкому праву обвиняемый не считается виновным, пока его преступление не доказано. Скажите, вы напишете обо мне?

Мы. Конечно, ведь мы журналисты.

Кристман. Но, ради бога, не в немецкой прессе! Ведь у меня большая клиентура. Сделайте одолжение, побудьте еще, присядьте, поговорим…

9 часов 40 минут. Мы выходим не попрощавшись».

С тех пор я не раз проходил мимо дома на Байерштрассе, мимо медной дощечки с именем Кристмана. Видел и сообщение прессы в 1974 году о том, что за отсутствием свидетелей и достаточных улик следствие против Кристмана прекращено. А потом исчезла и дощечка с дома. Видимо, г-н оберштурмбаннфюрер ушел на пенсию и пользуется всеми благами, доступными отставному эсэсовцу и удачливому дельцу в Федеративной Республике…

Кристман тогда не захотел ничего рассказать — это можно даже понять. Но иные его коллеги — скажем, бригадефюрер СА Кёппен в том же Мюнхене или статс-секретарь Науман в Ремшайде — готовы были поделиться своими воспоминаниями. Однако для слушающего это настоящая пытка, ибо ремесло «интервьюера» требует на какое-то время подавления собственных чувств. Для того чтобы ваш собеседник рассказывал подробно и содержательно, надо порой промолчать. Промолчать, когда хочется кричать! Помнится, бригадефюрер Кёппен начинал характеристику всех высших чинов имперской канцелярии (он провел в ней немало времени) со стандартной формулы: