Третий рай - страница 3

Он даже прищурился от удовольствия, представив, как млеет и расплывается подруга под натиском волшебных слов современности - как, интересно, она сможет сказать нет?

Саша неожиданно ощутил холод - старая байковая рубаха, которая была куплена в областном центре, в секонд-хенде ( На улице до сих пор привлекает внимание прохожих замечательная реклама - Продукты. Сэконд-хенд.) и была предметом его гордости, была жидковата для осенней деревенской ночи. Зарево далекой машины вдруг ушло в сторону и погасло. Магнитола в салоне взвыла непонятными звуками, захрипела и затрещала, окурок, про который Санек в эротических мечтаниях совсем забыл, на последней затяжке обжег пальцы - оставалось только потревожить ночь восьмиэтажным виртуозным деревенским матом и плюхнутся в родной, пропахший табаком и дорожной пылью салон.

В этот момент Санек почувствовал где-то в глубине странный протест. Что-то необъяснимое будто держало его на месте - для того, чтобы повернуть ключ зажигания, Сашку пришло напрячь всю имеющуюся волю. Но воля закончилась сразу, как только двигатель заурчал. Саня достал сигареты, удивляясь появлению странного паралича, который случился у него первый раз в жизни, и закурил. Он неожиданно ощутил свою крохотность и незначительность - бездна над головой, мерцающая звездами, словно бриллиантами тонкой огранки, живущие своей, от человека независимой жизнью поля, не изменившийся за сотни лет лес, в который ночью и с ружьем заходить-то было опасно. И в центре всего этого - ржавое творение человеческих рук с просевшими амортизаторами, заклеенным изолентой лобовым стеклом и синим от непрогоревшего бензина выхлопом. Общее убогое состояние машины не красили даже компакт-диски, которые Саня наклеил по краям переднего стекла, кожаная оплетка на руле и собачий хвост, натянутый на рычаг переключения скоростей.

Санек впервые почувствовал неудовлетворение собственной жизнью - но, в то же время, и странную любовь к ней. Его никто не трогал, и он не трогал никого. Он вольно жил - после армии это особо чувствовалось. Ради свободы он лишил себя даже постоянного заработка. Впрочем, пока не было семьи, постоянный заработок был ни к чему.

Мать сошла в могилу вслед за отцом, пережив его только на несколько лет - и после ее смерти, хоть и грех такое говорить, Саня вздохнул с облегчением. Страшно было наблюдать за неуклонным и неодолимым превращением человека, которого он любил и с которым было связано столько светлых детских воспоминаний, в злобное взлохмаченное существо неопределенного пола, готовое на все за бутылку мерзкого пойла, изготовляемого местными самогонщиками.

Санек ничего не мог поделать - в светлые промежутки мать клялась всем святым, что бросит пить, что все понимает. Делала она это настолько убедительно, что верил не только Саша, верила и она сама. Но потом она исчезала, чтобы приползти домой ночью, в грязи, с разбитым в кровь лицом и спущенными штанами. Ни ругань, ни уговоры не действовали. Если она не обещала бросить пить, то твердила, что никакой она не алкоголик, что просто выпивает понемногу и кричала, что Санек сам подлец и подонок, что цель у него одна - унизить мать, растоптать ее достоинство и вывалять в дерьме.

Поэтому, когда однажды он нашел ее на хоздворе, в курятнике, из которого хозяйка давно пропила всех кур, с закатившимися под лоб впалыми глазами и вытянутым открытым ртом - после первого шока и рыданий он испытал постыдное облегчение. Тот, кто на небесах, перестал его мучить прижизненной агонией некогда сильного человека и забрал женщину себе. От матери остались - фотоальбом, не десяти страницах которого уместилась вся жизнь, и простенькая икона в деревянном, крашенном серой краской застекленном ящике. Местный батюшка от нищеты украшал иконы своих прихожан, как мог - цветами из крашеной стружки и елочной мишурой. Санек хотел было выкинуть иконку, которую и видно то не было под стеклом серого ящика в стружечных цветах, но как- то не поднялась рука.

Санек выругался - второй раз за час окурок обжег пальцы. Морок, который мешал ему тронуться с места, развеялся и Саша, выжав сцепление, надавил на газ. Он знал по опыту, что от тяжелых воспоминаний лучшее средство - дорога и скорость и гнал, зная, что в этот час на дороге могут быть только совы и зайцы.