Третья линия - страница 14

— Мой вертолёт тоже восстановлению не подлежит, — чуть слышно произнесла Ариша.

— Этот пиломёт — хитрая штука, — не слушая, продолжал Котыч. — Думаю, новый у них не скоро появится, если вообще будет. Такое оружие лепунам сделать не по разуму, даже скопировать с готового образца. Они явно где-то его стащили, а новый кто им смастерит, если они побеждённых низводят до полного ничтожества. Так что, ты у нас — герой. Тише, герой, не дёргайся. Рана у тебя заживает отлично. Одно беда, диск у пиломёта зубчатый, оставляет не разрез, а рваную рану. Зарубцеваться она зарубцуется, а шрам через всю грудь останется. Это у Аркадьича шрам будет предметом гордости и сожаления, что он не слишком виден, а тебе он всю женскую красоту испортит.

— Не испортит, — отчётливо произнесла Ариша.

— Это ты сейчас так говоришь, а заневестишься — по-другому запоёшь. Но это будет ещё не скоро, к тому времени медицина в моём лице что-нибудь придумает. А пока я твоим приятелем займусь. Люди вы разные, а ранения у вас один в один.

Виктор Аркадьевич вспомнил разодранное пилой тело Ариши, обнажённое, чуть не пополам разрубленное сердце. И хотя не годится в такую минуту лезть к хирургу с разговорами, Виктор Аркадьевич не выдержал, просипел, что было воздуха в травмированных лёгких:

— Мне во время операции смешная вещь привиделась. Будто рану зашивают паутиной. У меня под потолком паучиха живёт, Машка, вот её паутиной ты меня, как муху бинтовал. Почудится же такое.

— Ничего не почудилось, всё так и было, — ворчливо ответил Котыч, не отрываясь от работы. — Паутина, милостивый государь, к вашему сведению, незаменимая вещь для полевой хирургии. Она тонкая, много тоньше любой другой нити, прочная, на разрыв прочнее стали, не раздражает ткани и рассасывается, когда рана подживает. К тому же это прекрасный антисептик. Никакой кетгут паутине в подмётки не годится. Встанешь на ноги, награди свою Машку самой жирной мухой «За спасение погибающих».

Котыч долго колдовал над неподвижным Виктором Аркадьевичем, а тот лежал, глядя в верхний угол, где за клочком отставших обоев устроила гнездо спасительница Машка.

Как обычно Котыч приборматывал во время работы, не слишком озабочиваясь ответами, если они были.

— А пиявок ты помнишь или только пауков?

— Гирудотерапия, — выговорил Виктор Аркадьевич учёное слово.

— А зачем гирудотерапия?

— Для здоровья.

— Люблю грамотные ответы. Так вот, в слюне пиявки содержится фермент гирудин — сильнейший антикоагулянт. Никакой аспирин рядом с ним не пляшет. Ты хочешь, чтобы у тебя прямо в сердце тромбы образовались? Я — не хочу. Арише пиявок ставить не надо, у неё сердечко молодое, а тебе без пиявиц никуда. Запомнил: гирудин. На ноги встанешь — спрошу.

— Так это ты проверяешь, в разуме я после твоей операции или окончательно с глузду съехал?

— А ты как думал? Что я с тобой просто так лясы точу? Поболтать я как-нибудь потом заеду, к чаю. А сейчас у меня дел невпроворот. Закончу перевязку и побегу.

— Ты мне другое объясни. Смотри, телевизор включён, а третий день кряду показывает не действие, а одну и ту же неподвижную картинку, причём совершенно дурацкую. Что это за выставка-продажа молочной продукции? Раньше я хоть по комнате бродил, а теперь сижу, как приклеенный, взглянуть не на что. Что там случилось?

— Думаешь, я знаю всё на свете? — ехидно спросил Котыч. — Нет, не знаю. Я простой ветеринар, а не электрик, телевизоры не по моей части. Вот ты электрик, ты и займись, как выпадет свободная минута.

Котыч наклонился к Виктору Аркадьевичу и прошептал в самое ухо: — А пока за Аришей приглядывай. Не нравится мне её настрой.

Так устроена жизнь. Вчера получил смертельное ранение, а сегодня — задание, которое ещё неясно, как выполнять. Но ты здесь не просто так, это третья линия обороны, а ты — доброволец, который держит эту линию, и никто тебя с поста не снимал.

— Забавник у нас Котыч, — просипел Виктор Аркадьевич. — Смешной дядечка, а ведь вытащил нас с того света.

— Зря, — спокойно и почти чисто произнесла Ариша. — Я всё равно умру.

Наверное, надо было всполошиться, но Виктор Аркадьевич ответил совершенно спокойно, голосом твёрдым, каким минуту назад звука издать не мог: